– Да уж, отец,– недовольно кривится Мадя,– Вон тебя отдал за старика почти. Нет, спасибо!

Я давлюсь, и мохито идёт носом. Мадинка, захихикав, хлопает меня по спине, помогая откашляться.

– Он не старик! Что за чушь! – возмущению моему предела нет. И как у неё только язык повернулся! И мужа моего оскорбила, и выбор отца осудила в одном предложении.

– Лейла, он в два раза старше! В два! – разводит руками сестра,– Хорошо, я согласна, сейчас не старик и очень даже ничего. Но, а через десять лет, пятнадцать? Тебе тридцать пять, а ему шестьдесят?! Не хочу я так, уж прости! Лучше б за сына отдали…

Я давлюсь второй раз. К лицу приливает кровь. Лёгкие превращаются в пустыню, наполненную раскалённым кислородом.

– Ты что такое говоришь! Нельзя! – хриплю на сестру.

– Так уж и нельзя…– передразнивает меня Мадя, но замолкает наконец, поджимая капризные красиво очерченные губы.

На глазах выступили слёзы от того, что сильно подавилась. Отвожу повлажневший взгляд от Мадинки, чтобы не заметила смятения на моём лице. Как она так может? Я даже мысленно себе подобное не позволяю, а она вслух…В памяти всплывают лица обоих Палеев. Нет, отец мудро поступил…Глупости Мадина говорит… Вадим- мужчина, защита. А Антон- мальчишка ещё совсем. Какая ему семья? Только почему-то его образ спустя месяц после отъезда из нашего города я помню лучше, хотя с Вадимом мы периодически созваниваемся, а о младшем Палее я и не слышала больше. Но его лицо в мыслях просто более чёткое что ли…И взгляд этот шальной, тяжелый. Он даже снится мне иногда. Только взгляд. Такой, каким Антон смотрел на меня в палате. И по коже тут же непослушные мурашки бегут…

– Да, мам,– вздрагиваю, выплывая из своих размышлений, когда Мадина отвечает на звонок,– Да, хорошо. Сейчас будем.

Сестра сбрасывает вызов и переводит на меня тревожные глаза.

– Лейла, случилось кажется что- то. Мама сказала срочно возвращаться, а голос у самой глухой такой…

– А что не спросила? – хмурюсь я, поднимая руку вверх, чтобы подозвать официанта.

– Так она сказала: " быстрей давайте, дома всё скажу".

– Ясно…

В левой половине груди начинает неприятно колоть. Что могло произойти такого? Убеждаю себя, что волноваться не о чем, но выходит плохо. Мадина тоже нервничает – это видно. Движения суетливые, много лишних. У неё всегда так, когда переживает. Будто и без того неуёмная энергия вскипает в ней и выплескивается из тела маленькими толчками.

От ресторана на берегу, в котором мы с сестрой обедали, до нашей виллы было всего минут десять прогулочным шагом. Мы с Мадиной преодолели это расстояние за пять. Забежав в дом и на ходу кинув сумочки в прихожей, первым делом принялись искать маму. Нашли её на балконе второго этажа. Сердце ухнуло вниз, стоило только увидеть её. Мама, вся какая-то серая и осунувшаяся, сидела в неестественной позе со слишком прямой спиной и смотрела куда-то вдаль. К нам даже не повернулась.

– Маам? – тянет Мадина, медленно подходя к ней.

– Вот и наступил этот день, дочки,– произносит мать таким тоном, будто продолжает уже начатый разговор. На нас так и не смотрит,– Знала я. Всегда знала, что тем кончится. Знала, что судьба моя такая. Но разве ж подготовишься к такому? Не готова я…

Она громко судорожно всхлипывает. Плечи крупно вздрагивают. Мы переглядываемся с Мадиной. Да что случилось то?

– Не готова-а-а я-я-я…– начинает подвывать мать. Плечи ходуном ходят.

– Мамочка, мам! – подлетаю я к ней, обнимаю крепко, жадно втягивая родной запах,– Что произошло?

Она хлопает по моей руке у неё на плече.

– Папа умер, Лейлочка. Аид звонил…

Меня парализует. Как умер? Как? Впиваюсь пальцами в мамино плечо до синяков, дыхание перехватывает.