"Я люблю тебя!", – уносилась в бледно-голубое мартовское небо, отчаянно кричащая надпись, отражаясь в десятках оконных стекол и прожигая своими огненными лепестками светлые проталины добра в настрадавшихся сердцах рожениц.

Образовавшаяся удивительная тишина в палате, еще больше взбудоражила и без того растревоженные чувства. Даже младенцев не было слышно, будто вся больница на мгновение замерла, преклоняясь перед благородством и нежностью, на которую способна человеческая любовь.

– Боже мой! – нарушала молчание Зина, качая головой, – Прямо восьмое чудо света. Но для кого? – она переглянулась с Анной, и обе они почувствовали себя бесконечно виноватыми перед Кларкой в своем недоверии к этой несговорчивой особе, и каждая уже готова была просить прощение у нее.

Кларочку же грызла нестерпимая досада, и она думала, только, об одном: "Кому: толстухе Зинке или деревенской Нюрке?"

– Кому? – обращаясь к санитарке, дрожащим от волнения голосом, вымолвила Зина, пряча маленькую надежду, далеко в глубине души.

– Крушининой Анне, от супруга! – торжественно произнесла Настасья Петровна и с лукавой улыбкой добавила, – Богатый у тебя мужик, Анна…

Женщина растерянно уронила руки вниз. Влажные глаза ее сверкнули, переполненные навалившимся, вдруг, счастьем, она была готова снова расплакаться. «Конечно, конечно…», – заколотилось сердце Анны, как у пойманной птахи, – «Она чувствовала – это ей!».

– Вася! – произнесла она вслух имя мужа, будто он мог откликнуться.

Клара, прямо таки пожирала ее глазами. «Везет же людям!», – думала взбалмошная молодая мамаша, – «Как в кино, расскажи своим в институте, не поверят», – она крепко сжала губы, ей тоже хотелось разрыдаться.

– Ну, надо же, мой бы никогда не додумался.., – все еще восторженно и чуть разочаровано проговорила Зинка. Ее беззлобная зависть, как и вся она, была на виду, а открытый взгляд Зины, по-прежнему, излучал безграничную, почти родительскую ласку. Она заботливо накинула на больную соседку одеяло.

– Температуришь же, дуреха…

Но Анна ничего не слышала. Бледная от недавней боли и нечаянной радости, она стояла, закутанная в синее шерстяное покрывало, растерянная и смешная, как неуклюжий младенец. Василий глядел на нее снизу и улыбался, тоже счастливый и смущенный. Как нарочно, он забрался в самую глубокую лужу, застенчиво перебирая, там своими великанскими ногами и, может быть, от этого, так неугомонно хохотали за больничным окном студентки-первокурсницы, проходившие медицинскую практику, а заодно, наверное, и житейскую.

Анна шептала мужу:

– Все хорошо…, – не имея сил сказать громче.

– Я люблю тебя…, – шевелил рыжими усами Василий.

И они понимали друг друга.

А, девчонки, все такие одинаковые в белых халатах, смеялись и не замечали, что рядом вершится чудо – ЛЮБОВЬ.

Клара откусывала нитку.

– В больнице не шьют – снова попадешь, – наблюдая, как старательно приглаживает женщина пуговицу на фланелевом халате, заметила Зинаида, – Примета такая есть, – она не сдержалась и, как обычно съязвила, – Я, конечно, сильно сомневаюсь, что ты вернешься сюда и станешь матерью-героиней…

– А я бы вернулась за девочкой! – то ли в шутку, то ли серьезно, воскликнула Анна.

– Ты от первого сначала очухайся, – улыбнулась ей Зинка.

Клара, между тем, укололась и отбросила нитки.

– Какое вам дело, кем я стану!

Зина еще хотела поиграть на ребячьей вспыльчивости Кларки, но Анна показала ей со спины кулак. Пока женщины переглядывались, Клара уткнулась в подушку, пытаясь сдержать громкие и какие-то пустые слезы.

– Кларочка, вот, глупышка, – обняла ее за остренькие плечи Зинка, – Ты что, обиделась на меня? На бабу деревенскую или как это… аграрную? Я ж без умысла, сказала и забыла.