Теодор немного нагнул голову на бок, улыбаясь и поднимая брови.

– Ну, если вы, отец мой, пообещаете подпевать… – чуть помялась она, глядя на Джефа и по-свойски похлопала Теда по плечу.

– Пообещает, – уверил за него Джеф.

Больше ей отступать было некуда.

– Любовью жить – не значит ставить кущи,

Поднявшись даже на гору Фавор.

Это идти на голос Твой зовущий,

Смотреть на Крест не отрывая взор.

На небе радость будет неземная,

Никто не в силах нас её лишить,

Но на земле желаю я, страдая,

Любовью жить, любовью жить.

Голос у Николь сначала немного дрожал, словно она стеснялась петь, но затем понемногу окреп. Песня показалась Джефу несколько мрачной, как мрачным казалось всё, что напоминало о смерти. Теперь ей помог Тед, и эти слова, которые так тревожили Джефа, что он с трудом сдерживал дрожь, обрели большую глубину в дуэте. Их голоса хорошо сочетались, чувствовалось, что это не первая вещь в их совместном исполнении.

– Любовью жить – дарить себя без меры,

Любовь такая не перестаёт.

И я дарю себя с простою верой,

Когда ты любишь, ни к чему расчёт.

Всё, что имела, много или мало,

К Твоим ногам смогла я положить.

Одно богатство у меня осталось -

Любовью жить, любовью жить.

Во всём этом было что-то знакомое. Джеф быстро перетасовал воспоминания. Он уже сталкивался с этими словами. Где? Кто это сказал? Это однозначно было как-то связано с Николь. Пожалуй, это Том высказался – нечто вроде того, что не каждый способен дарить себя без меры, поскольку это довольно трудно. Но даже при всей мрачности сюжета, как ни странно, песня несла некое утешение, может благодаря нежности мелодии.

Голос Николь с его приглушёнными, ненавязчивыми оттенками давал блаженство и рождал радость в душе. И голос Теодора совсем не мешал, наоборот, словно окантовывал хрустальную чистоту её пения.

– Любовью жить и страхи изгоняя,

Забыть ошибки всех минувших дней.

Любовь сильней греха. Она святая:

В короткий миг грехи сгорели в ней.

"Так вот что это за песня!" – наконец понял Джеф. Песня святой Терезы Малой. Боже, Боже! Как примириться со этим?!

О, дивный пламень, посреди горнила,

Где самый жар, мне место приготовь.

И я спою о том, как полюбила

Тебя любовь, тебя любовь.

Он испытывал настоящее мученье, сходное со зрелищем креста на иконах Крёстного пути в храме.

Предопределённость того, что будет, даже если ты меняешь своё будущее – предопределённость всегда есть.

Джеф классифицировал это мученье как страх потерять Николь.

Вечером, после того как он отвёз её домой и потратил два часа на милые светские разговоры за столом во время обеда, он вдруг вспомнил эти слова:

– С любовью жить и умереть я рада,

Чтоб разрешились узы навсегда.

О, мой Господь, Ты станешь мне наградой,

Я не ждала иного никогда.

Тебя увижу и сольюсь с Тобою,

Огня любви уже не потушить.

Мне было так начертано судьбою:

Любовью жить, любовью жить!*

Они всплыли у него в голове, крутились и крутились в мозгах, вызывая какое-то томительное неудовольствие. И Джеф крутился вместе с этими словами на кровати. То натягивал на себя одеяло, то сбрасывал.

Кто сказал, что любовь – это радость? Кто сказал, что любовь – это приятно? Покажите мне этого гада, я его убью.

Пока, наконец, не подскочил, совсем обессиленный размытыми, неоформленными мыслями. Залез под душ, под холодные струи, постепенно остывая. Потом, как был, мокрый, спустился на кухню за водой. Чёрт. Ну, третья ночь никакая! Постоял, обсыхая и звучно глотая, как Майк, прямо из графина. Ладно. Надо заставить себя спать: завтра в ночь "башня". Вечер не выспавшись он ещё мог отработать, но так – и сорваться недолго.