– Вот ещё, – насмешливо разрешила Николь, снова принимаясь за котлету,– осмеивай пожалуйста. Тогда я стану мученицей за веру и мне будет уготовано тёплое место в раю.

– Что!? – изумился Джеф, падая с хохотом на стол, рядом с тарелкой.

Сильвия с любопытством поглядывала на них из-за стойки, но Джеф не замечал этого.

– А что, – с каменным лицом добавила Николь. И, положив вилку, назидательно потрясла указательным пальцем: – Своё место там зарабатывать надо с детства.

– Боже! – выдавил Джеф, валяясь.

– Ну вот, – удовлетворённо покивала Николь. – Видишь, как я сразу тебя просветила. Ты чуть не плюхнулся в салат. Прямо радостно – второе дело милосердия для души я все-таки совершила: научила непросвещённого.

– А если серьёзно? – спросил Джеф, разглядывая её неожиданную твёрдость.

– А чем тебе это несерьёзно? – поинтересовалась она и в её глазах снова мелькнула насмешка. Улыбнулась: – Ладно, если серьёзно – могу сказать точно одно: я хотела бы, выходя замуж, обвенчаться в церкви, хотела бы, чтобы мой муж был католик, потому, что тогда мы имели бы сходные взгляды на жизнь. Вера – это, в первую, очередь мировоззрение. И меня устраивает то мировоззрение, которое прививает католическая церковь. Ну, подходит для серьёзного?

– Вполне, – согласился Джеф выпрямляясь и задумчиво глядя на неё.

Улыбка у Николь была такой мягкой, словно она боялась его обидеть.

– Что ты так смотришь?

Ему не приходилось сталкиваться с верующими. Бабушка, как все выходцы из России, иногда пугала его в детстве страшным бородатым дядькой, голова которого была обрисована светлой линией. И, став чуть старше, он старался увильнуть от этих её сказок, хотя с удовольствием слушал всякие другие сказки о духах, камнях и разной нечисти. В русских сказках после великого царя было очень много презрительного по отношению к вере. Всякие смешные толстые попы, ленивые монахи, монастыри, живущие за чужой счёт и куча солдат, которые без опасения накручивают хвосты чертям. В детстве всё это было интересно, а потом стало скучно. Саму суть веры бабушки он уже не помнил, возможно, она этого ему и не излагала. Все его друзья о вере в Бога с ним не говорили, отец был истинным атеистом и мама, похоже, принадлежала к породе свободомыслящих людей, если можно так сказать. Она, видимо, была слишком критична и слишком отстранена от людей, чтобы проповедовать свои взгляды. Может, она и верила в Бога, но Джеф не мог с уверенностью утверждать это.

Ему самому верующие представлялись по меньшей мере, странными. Его смутило заявление Николь: она странной ничуть не казалась. Напротив, привлекала своей необычностью. Сидит теперь, наблюдает за ним, явно ожидая его ответа.

– Размышляю, о каких делах милосердия ты говорила, – объяснил он, чтобы не молчать.

– Они разные. Есть для тела и для души. Тебя какие именно интересуют? – снова поразила она его.

– Для тела, конечно.

– Накормить голодного. Это сегодня сделал ты для меня. Напоить жаждущего, одеть нагого, принять странника в свой дом, навестить больного, посетить заключенного, похоронить умершего.

Да-а, куда ещё серьёзнее? Смеяться уже не хотелось.

– Ты не в первый раз меня удивляешь. До знакомства с тобой я был уверен, что мне в жизни удивляться больше нечему, – он помедлив, добавил: – я ошибался.

Они в молчании доели десерт, улыбаясь друг другу.

– Поедем? – осторожно поинтересовался Джеф, тут же вспомнил: обещал позвонить. Нажал на повтор ещё в кармане. Сказывается привычка соединять воедино совместимые мелкие действия. Поднёс трубку к уху и, услышав знакомое "да", сказал:

– Коган. Выезжаем.