– Как скажете, Тамара Ивановна, только сначала, если позволите, пол отремонтирую? – Алексей улыбался, глядя на маленькое тельце соседки.

– Шутник! И куда только девки-то смотрят – такой красавец бобылем ходит. Может мне тебя посватать, а, Леш?

– Чур меня, Тамара Ивановна. Здесь уж я сам справлюсь, я же мужчина все-таки, как вы сказали.

– Это верно, ну сам, так сам. Я пойду, Леша. Ты заходи ко мне вечерком, я тебя супчиком угощу куриным.

– Спасибо, Тамара Ивановна, может и зайду.

Женщина, так же осторожно, как и входила, направилась к выходу, обступая все те же грязные места.

– Еще раз спасибо, Тамара Ивановна, за бдительность, за ключ. До свидания.

Остаток дня Алексей посвятил уборке квартиры и ремонту пола. Ему понадобилось немало сил и терпения, чтобы уничтожить следы гулянки: тщательно вымести все осколки битой посуды, оттереть засохшие пятна, отчистить ковры от разлитых на них жидкостей, намыть полы. Царапины были, как и предполагалось, аккуратно залиты лаком, смешанным с цветовой добавкой – получилось довольно сносно, и, если не приглядываться тщательнейшим образом, их было не видно.

Наступил вечер. За окном было темно. Алексей, утомленный уборкой, сидел в кресле. На журнальном столике стояла большая кружка горячего чая, рядом с ней лежала раскрытая корешком кверху книга в твердом переплете. Алексей смотрел на пар, медленно покидавший широкие края кружки. Его взор утопал в этом созерцании, а потом он переносил его в тот день на кладбище, когда точно так же пар выходил из горячего тела его отца. "Зачем умирают люди, – думал Алексей. – Зачем так коротка и хрупка человеческая жизнь; зачем же нужно жить и нескончаемо ждать конца этой самой жизни, и дождавшись его, неминуемого страшного конца, оставлять страдать оставшихся в живых? Разве это не пытка? Разве не пытка то, что, полюбив когда-то и навсегда человека, вдруг, по самой, порой, а то и зачастую, нежданной причине, видеть уже мертвого этого любимого человека; и потом оставшись уже одному пытаться жить дальше, делая оправдания для этой самой жизни, пытаясь находить в ней что-то, ради чего ее стоило бы продолжать, зная, что продолжать ее уже не за чем? Зачем же она тогда нужна эта жизнь? Зачем рожать маленьких людей, обреченных на такие же, а может быть и на еще большие страдания? Зачем люди, зная свое обреченное на смерть будущее, продолжают и продолжают нанизывать эту нить жизни бесконечным посмертным ожерельем? Может из-за того, что каждый человек боится оказаться последним из живых, боится умереть в одиночестве, поэтому он плодит и плодит в бесконечности себе подобных, чтобы не остаться на смертном одре одному? Но ведь то же делают и животные, – все вокруг несут этот нескончаемый парад смертей и рождений. Зачем же нужна эта безумная эстафета, и где же финиш? И есть ли он?…"

Ход мыслей Алексея прервался из-за неожиданного резкого звука за окном. Звук этот оказался таким громким и звонким, что у Алексея невольно дернулась нога от неожиданности, и в груди быстро сжалось от волнения. Он подошел к окну, одернул занавеску, осмотрелся – на карнизе, занесенным снегом, была свежая проплешина, – видимо с крыши упала сосуля и попала по нему. Внизу, под окном, под тусклым светом фонаря, различались останки снеговика, припорошенные метелью. Около них чернело мятое развальцованное по краям ведро, лежащее на боку. Алексей улыбнулся. Он решил завтра же навестить своего неудачливого друга в больнице. "Надо будет купить что-нибудь из фруктов бедолаге, – подумал он и снова сел в кресло. – Интересно, что там батя? Как он там сейчас? Решено – с утра в больницу, вечером – к отцу".