Нужно было ещё разделать эти дрова на короткие полешки, чтобы входили в топку. Рубить приходилось прямо на земле. Вот если бы подложить под них какой-нибудь чурбачок! Да где же его возьмёшь?

Повар, назначенный из солдат второго взвода, глядя на наши усилия, разочарованно покачивал головой.

Когда стало смеркаться, Казюков кивком головы поманил меня за собой. Не выпуская из рук свои рабочие инструменты, мы окольным путём направились к стоявшему на отшибе сараю. На массивной, обитой железом двери сарая висел ржавый замок.

С помощью заранее припасённого обломка стальной проволоки Казюков быстро отомкнул его. Наверное, имел опыт в этих делах.

Внутри сарая было почти темно.

Попривыкнув к темноте, мы увидели сваленные там ржавые бороны, железные бочки и прочий хлам.

Соорудив из бочек некую пирамиду, Казюков поднялся под крышу и с помощью топора начал выламывать стропильную балку.

– Что ты делаешь? – попытался остановить я его. – Это же совхозное имущество!

Он возразил:

– Да ничьё это не имущество. Этот сарай и дом строили саратовские немцы. Потом их куда-то угнали.

Я хотел уточнить у своего просвещённого друга, откуда он всё это знает, кто такие саратовские немцы. Но разговаривать было некогда.

– Не разевай рот, помогай! – прикрикнул Казюков.

Я стал помогать. С глухим стуком балка стукнулась о землю. Мы подхватили это сухое и пыльное бревно и вынесли наружу, Казюков повесил на место замок и закрыл его. Мы взвалили на плечи свой трофей и пошли обратно к кухне. Кажется, нас никто не заметил.

Сухое сосновое бревно мы разделалили быстро. Повар, глядя на нашу работу, повеселел.

– Это совсем другое дело, – одобрил он. – Затопим в четыре часа, с запасом. Ещё неизвестно, как пойдёт дело. Сейчас я отпускаю вас отдыхать. Покажите мне ваши места в палатке, чтобы я мог разбудить вас без лишнего шума.

Как и было условлено, в четыре часа мы затопили. Когда нагорел жар от сухих дров, сверху положили сырые. Они пузырились соком на срезах, подсыхали и тоже начинали гореть. Нужный градус в топке мы нагнали, и вот уже вода в котле начала закипать. Это для каши. В другом котле кипяток предназначался для чая.

Небо над степью посветлело. Палаточный городок был объят сном. Не было видно и караульных, назначенных всю ночь обходить стоянку.

Кругом, во все четыре стороны, колыхалась под утренним ветерком созревающая пшеница. И начинало казаться, что эта пшеница выросла здесь сама, без участия человека. Будто она веками так и росла, и отмирала осенью, и возрождалась весной.

И странно думалось в этот час, что где-то там, в невозможном далеке, живут и дышат большие и малые города с миллионами жителей. Как далёкая сказка, как полузабытое сновидение, вспоминалась прежняя жизнь в родных местах.

Робко зазвучали голоса птиц, названия которых нам были неизвестны. Из степи повеяло дурманящим запахом полыни.

– А знаешь, – вдруг сказал Казюков, – ребята на нашей улице хотели тебя подметелить. Дескать, что это за чужак ходит здесь так смело, как у себя дома? Надо его проучить! Но я им сказал:

«Не трогайте этого малого!» Они и отхлынули. Они меня слушаются. Я их вот так держу!

И он для убедительности крепко сжал кулак.

«Конечно, – подумал я, – они бы отметелили. Их было вон сколько, а я один. А Фёдор молодец, уберёг».

Повар отмерял по норме перловую крупу, готовясь засыпать её в котёл.

В шесть часов по сигналу подъёма солдаты начали выбегать из палаток. Каждый из сержантов построил свой взвод и повёл на пробежку. За этим следовали физические упражнения и умывание у прудика.

Завтрак прошёл чётко и организованно. Солдаты подкрепились горячей кашей с каспийской килькой из жестяных банок и запили сладким чаем с чёрными сухарями.