А на улице опять была весна. Капало с крыш, солнце разливалось по оживающему, теплеющему воздуху, затекало в самые темные ленинградские дворы. Оно пробиралось сквозь пыльные стекла, оставляя в воздухе светлую полоску, в которой плавали пылинки. Но почему-то свежий живой воздух, проникающий через открытые форточки, не нес свежести темным комнатам, они делались холодными, пустыми, громадными. Душно мне! Душно! Хотелось вырваться из каменных клеток на волю. Но она была далеко. Далеко.
Потом уже отцветала черемуха, ее светлый запах после мягкого майского дождя сначала прикасался к нему, а затем и завладевал всем его существом. Но вместо ощущения свежести и красоты становилось еще душнее от бессмысленности и несоразмерности своего существования.
Зачем я живу?
И как на ладони представилось дальнейшее – никому не нужный человек, впоследствии – старик.
Душно мне! Душно! Свежая зелень тополей протягивает свои лапы. Последние капли с крыши стучат, замедляясь по перилам балкона, как часы – отбивают Время.
На остановке пустынно. Медленно летит тополиный пух, кружится, когда легкий ветерок подхватывает его. Он ложится на мостовую, на рыжую крышу старого особнячка напротив.
Показалось – на углу булочная «Бублики, баранки», проехала бричка, переваливаясь, разбрызгивая снеговую кашу вперемешку с грязью и увязая в ней. Мужик пьяный у забора. Падает снег и колокольный перезвон зовет к обедне… Белый снег кружится.
Белый снег кружится тополиный… Подошел трамвай, но мучительно не приходило остальное. Белый снег кружится тополиный…
Может быть это все? В этом – бездна?
Деревенька на берегу озера. Та самая, где когда-то, закинув учебники в сарай, он уходил в лес искать заячьи тропы. Старые раскидистые липы, покосившаяся, почерневшая от времени часовенка в тени старого высокого дуба, но чисто внутри, иконка в углу, лампадка тлеется под ней, крест железный, витиеватый, на коньке. Праздник деревенский Спас, когда съезжаются со всей округи и гуляют широко с водкой, песнями, гармонями и танцами в клубе…