Сюда привела нас дорога лихая.
Деревья сухие, кустарник колючий,
Прогнившие избы, земля неживая.
Мне странным одно только здесь показалось:
Как будто знакомым мне все это было.
Свиданье когда-то давно состоялось
С загадочным этим и сумрачным миром.
«Но кто же ты, спутник мой верный, скажи мне?
Стоим мы с тобой в неизведанном месте,
С тобой пережили мы грозы и ливни,
С тобою так долго мы ехали вместе…»
Спросил, посмотрел на него и отпрянул:
Старик, не мальчишка, большими глазами
Смотрел на меня детским взором упрямо,
С седыми, как лунная ночь, волосами.
Смотрел на меня он, и мне стало ясно —
Себя я увидел, свое отраженье.
Глаза мне сказали, что было – напрасно.
Что было – всего лишь к бессмертью движенье.
Вот поезд. И окон пустые глазницы.
И нет фонарей на последнем вагоне.
И те же, но мертвенно-бледные лица,
Которые были тогда на перроне…

А на улице опять была весна. Капало с крыш, солнце разливалось по оживающему, теплеющему воздуху, затекало в самые темные ленинградские дворы. Оно пробиралось сквозь пыльные стекла, оставляя в воздухе светлую полоску, в которой плавали пылинки. Но почему-то свежий живой воздух, проникающий через открытые форточки, не нес свежести темным комнатам, они делались холодными, пустыми, громадными. Душно мне! Душно! Хотелось вырваться из каменных клеток на волю. Но она была далеко. Далеко.

Потом уже отцветала черемуха, ее светлый запах после мягкого майского дождя сначала прикасался к нему, а затем и завладевал всем его существом. Но вместо ощущения свежести и красоты становилось еще душнее от бессмысленности и несоразмерности своего существования.

Зачем я живу?

И как на ладони представилось дальнейшее – никому не нужный человек, впоследствии – старик.

Душно мне! Душно! Свежая зелень тополей протягивает свои лапы. Последние капли с крыши стучат, замедляясь по перилам балкона, как часы – отбивают Время.

Опять предел – безвыходность тупая.
Уходят силы, на исходе день,
И словно вместе с ночью наступая,
Тяжелых мыслей наплывает тень.
Опять тупик. Не выхода, не входа.
Пусть мысли старые – ты новое надень.
Так близко до летального исхода,
Когда душевный на исходе день.
Упасть легко, но нелегко подняться.
Сказать: «Иди», – хоть силы нет идти
И хочется с самим собой расстаться,
Открыв себя для нового пути.
Но то был вечер. Утро настающее
Пришло ко мне. Явился смысл вновь.
Не высший тот, к чему стремится сущее,
А тот земной, в чем радость и любовь.

На остановке пустынно. Медленно летит тополиный пух, кружится, когда легкий ветерок подхватывает его. Он ложится на мостовую, на рыжую крышу старого особнячка напротив.

Показалось – на углу булочная «Бублики, баранки», проехала бричка, переваливаясь, разбрызгивая снеговую кашу вперемешку с грязью и увязая в ней. Мужик пьяный у забора. Падает снег и колокольный перезвон зовет к обедне… Белый снег кружится.

Белый снег кружится тополиный… Подошел трамвай, но мучительно не приходило остальное. Белый снег кружится тополиный…

Может быть это все? В этом – бездна?

Мне снится северное солнце,
Усталый челн на берегу,
Царевну-девицу в оконце
Целует всадник на скаку.
В необозримой синей дали
Горит Полярная звезда.
Под ней – победы и печали
И первой пашни борозда,
Гуляет в небе ветер звездный,
Пусть надежд уносит дым,
Еще не все, еще не поздно,
Осталось время – молодым,
А по утру затихнет вьюга,
Зарею загорится лес
И круглолицая подруга
Рассыплет золото чудес.

Деревенька на берегу озера. Та самая, где когда-то, закинув учебники в сарай, он уходил в лес искать заячьи тропы. Старые раскидистые липы, покосившаяся, почерневшая от времени часовенка в тени старого высокого дуба, но чисто внутри, иконка в углу, лампадка тлеется под ней, крест железный, витиеватый, на коньке. Праздник деревенский Спас, когда съезжаются со всей округи и гуляют широко с водкой, песнями, гармонями и танцами в клубе…