На сем дневниковые записи кончаются. Но если бы в те длинные ночи он не поленился бы продолжить их и был бы до конца откровенным, то написал бы, что ходили они не только по воскресеньям, но по пятницам и субботам тоже и брали не только то, что оставляли после себя несчастные туристы, но и то, что у них плохо лежало, и даже то, что лежало хорошо. Горе было тем незадачливым отдыхающим, которые оставляли свое хозяйство без присмотра и уходили погреться на солнечный бережок, горе было тем рыбакам, которые не брали с собой запасных снастей и уплывали половить рыбку, оставляя на произвол судьбы зажигалки, спички, сигареты и прочее. Табачок друзьями тогда уже потреблялся вовсю и до винца было недалеко.

Сельмаг. Светло-зеленая облупившаяся краска. Груды ящиков, битое бутылочное стекло, пробки, окурки. Они подбирали окурки, просматривали пустые сигаретные пачки, иногда находили там по нескольку штук. Сразу за магазином начинался лес. Там, за разросшимися кустами бузины и сирени, они учились курить. Там же собирали пустые бутылки, сдавали продавщице, а старшие товарищи покупали вино, наливали им. Так маленькие люди начинали познавать жизнь.

Стояло позднее лето. Солнце еще светило ярко и грело ласково, но вода уже остыла и была чиста и прозрачна. На дне, где раньше были камни, мелкой зыбью застыл песок. Его нанесло штормом. Перемет пришлось ставить там. Было видно, сквозь прозрачную воду, как наживка шевелится на крючках. Потом берег, теплые камни, запах ольхи. Ольховые бурые сережки на песке, сухой камыш, отнесенный штормом к самому лесу. Спокойное, уставшее, умиротворенное море, парус на горизонте. И опять что-то уходило безвозвратно, уносило с собой частичку жизни, растворялось в пространственной дали. И мучительно хотелось туда, где море уходило за горизонт.

Перемет был девственен, наживка нетронута, и лишь на одном крючке красовалось золотистая упругая плотвица.

То было последнее лето детство.

Полоска мутной воды делалась все шире, рвались ленточки серпантина, провожающие махали платками. Среди них стояла мама и махала рукой, а мальчишка стоял у борта и смотрел, облокотившись о перила, как буксир оттаскивает теплоход от пристани. Затем буксирчик отцепился и корабль поплыл в море, оставляя за кормой Ленинград.

По узкому гранитному каналу миновали Кронштадт и вышли на свободную воду. Слева по курсу появилась серая лошадь, а справа – желто-зеленой полоской шел далекий берег. Где-то там стоял домик, в котором мальчишка жил летом. Он изо всех сил старался увидеть что-то на берегу, и ему казалось, что он видит рыбацкий пирс, баркас качается на воде, рядом черные большие рыбачьи лодки, дальше – мыс с маяком, на желтом песке загорают сейчас друзья или ловят рыбу, только их не видно. Он напрягал зрение, и ему казалось, что он видит их…

А потом солнце уже клонилось к западу, становилось спокойным и ласковым. Берега ушли, их уже не было видно. Зато за кормой летели чайки. Они хватали хлеб на лету, галдели. Когда хлеб падал, чайки бросались в пенящуюся, вздыбающуюся от винтов воду, некоторое время оставались на ней, заглатывали хлеб, но потом снова нагоняли корабль. А слева и справа оставались небольшие, поросшие сплошь лесом островки, неизвестно кому принадлежащие.