Что-то теплое скатилось с виска, беззвучно упало в снег, потом еще и еще. Кровь. Царапина, пустяковая царапина от вылетевшего из ствола свинца, которым он был залит…

Птички не улетали и подпустили совсем близко, Порох – спичечные головки, дробь – мелко настриженная проволока. После выстрела одна упала, маленькая, серые крылышки, желтое брюшко. Она была жива, черные глаза – бусинки смотрели удивленно – «Зачем ты?» Видимо ее просто оглушило – заряд был слабый. Но Колька сжал ей горло, лапки и крылышки затрепыхались, тельце забилось в конвульсиях. Но он еще крепче сдавил ей горлышко и, чтобы быстрее довести дело до конца, – щелчки в голову.

– Ать, aть, – ему было интересно и смешно. – Ать, ать!

Потом она затихла, только крылья мелко-мелко дрожали, глаза потухали, затягивались белесой пленкой. До сих пор и на всю жизнь будет перед глазами и тупой иглой в сердце этот маленький, бессмысленно убитый комочек жизни. Он прощался с морем и здоровался с ним.

«Здравствуй, море», – говорил он ему, когда оно появлялось сквозь сосны.

«До свидания, море», – говорил он ему, уезжая. Почему он так любил его? Что тянуло его к морю? Тогда он не понимал и не задумывался над этим. Понял потом – великие дальние дали, светлые страны, мечты.

Волна усиливается, ветер гонит ее вдоль берега, тонкая капроновая нить впивается в руку. Лодку несет, перемет тащится за ней, цепляясь грузом за подводные камни.

– Все, отпускай!

Веревка, к которой привязан груз и кусок пенопласта, облегченно извиваясь, пошла в глубину. Ее было с запасом. Но она все опускалась и опускалась. От поплавка лодку уже отнесло, и тот, как бы чувствуя свою безнаказанность, вдруг стал боком и, влекомый грузом, исчез в глубине. Лодку несло от берега, ветер усиливался. Но беда не приходит одна: весла, предательски соскользнув с бортов, давно уже плыли сами по себе.

История заключалась в том, что в конце концов, когда их давно уже несло в сторону Финляндии, на землечерпалке, качающей песок со дна Финского залива, заметили фанерную плоскодонку и двух малолетних дураков, махающих руками. Был период бегов. Для любых конфликтных ситуаций был найден универсальный способ их разрешения. При любой мало-мальски серьезной ссоре он отправлялся в бега. Зимние холода в расчет не принимались, а единственным местом, куда бегать было безболезненно, была дача в Песках.

Для пущей уверенности в себе и чтобы уже наверняка «проучить» бедную мать, а заодно и деда с бабкой, ну и само собой нагуляться вдоволь, писался следующий документ: «Даю себе слово, что (число месяц год) убегу из дома. Будь я проклят, если не убегу. Подпись».

Подпись, для пущей верности, скреплялась кровью, выделенной из проколотого специально пальца. После подписания сего документа никакие обстоятельства (перемирие и т. д.) уже не могли повлиять на принятое решение, и точно в назначенный срок, прихватив кое-какие необходимые вещички и провиант, он покидал теплую ленинградскую квартиру.

ДНЕВНИК

Убежал из дома из-за ссоры с матерью. В 15:30 сел на трамвай и поехал. Меня провожал Бышек. Все-таки он у меня лучший друг. Я ему только доверил свои планы.

В 18:00 прибыл на место. Залез в жилище (маленький чердак в сарае, о наличии которого никто не знает), зажег свечу.

Дождался темноты и пошел к Тольке. Я его встретил у ворот. Он собирался уходить, хорошо, что я вовремя подошел. Мы с ним пошли к Гоне. У него пробыли до девяти вечера. Потом разошлись по домам. Я пошел в жилище, в жилище холодно, но я закутался в старый матрац и стал читать книгу (я захватил с собой несколько книг). Потом задремал.