Прощание с «Императрицей» Юрий Иваниченко, Вячеслав Демченко

© Иваниченко Ю.Я

© Демченко В.И., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Первая мировая война.

«Война моторов».

«Война миллионов».

Война «внутреннего сгорания».

Война, в которой сгорели четыре империи…


Воинская присяга русской Императорской армии

«Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству Самодержцу Всероссийскому и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности исполнять.

Его Императорского Величества государства и земель Его врагов телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и во всём стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может.

Об ущербе же Его Императорского Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мною начальником во всём, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и всё по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства и дружбы и вражды против службы и присяги не поступать, от команды и знамени, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всём так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному офицеру (солдату) надлежит. В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий.

В заключение сей клятвы целую слова и крест Спасителя моего.

Аминь».

Великая война Ивановых

(Восстановлено по приходским книгам)

Иванов Иван Иванович, 60 лет, антрополог, экстраординарный профессор Санкт-Петербургского, то есть теперь Петроградского университета. И, по случаю, – этнограф. По учёному званию – надворный советник. Никакого отношения к военному делу не имеет.

Всё чаще, кутаясь в плед, он подолгу задерживается не в кабинете, а в гостиной, в кресле-качалке против коридора к входной двери, ожидая вестей о беспокойном своём потомстве. Жена его Елизавета, в девичестве Коваль (1860–1897 гг.), умерла при родах младшего сына.

Сыновья и дочери:

Вадим Иванович Иванов, 36 лет, лейтенант флота, старший артиллеристский офицер эскадренного миноносца «Лейтенант Пущин», после – командир 152-мм палубной батареи броненосца «Евстафий». Был тяжело контужен в бою «Евстафия» с германским крейсером «Гебен», оперирован самим Н.Н. Бурденко, для чего был вывезен на Северо-Западный фронт[1]. Теперь, после госпиталя в Курляндии, с которым едва не угодил в плен, снова в строю. В Севастополе его ждёт законная жена Арина – та самая внучка командора Севастопольского яхт-клуба.

Кирилл Иванович Иванов, 30 лет, уже старший лейтенант Императорского военно-воздушного флота и начальник авиационной службы связи Черноморского флота. Прославившись едва ли не случайным потоплением германской подводной лодки, был представлен Его Императорскому Величеству и награждён. Несколько зимних месяцев он тогда провёл в Царскосельской авиашколе в качестве инструктора.

По пути в Севастополь не преминул ввязаться в «Курляндскую» историю, получившую продолжение, вполне достойное шпионского романа[2]. И хоть довольно-таки геройски – посредством «петли Нестерова» – расправился с главным его злодеем, но за это уже награждён не был, по крайней мере явно, – величайшей секретности было дело.

В деле этом поучаствовал и младший из братьев Ивановых – Василий – юноша 18 лет, вчерашний курсант «Отдельных гардемаринских классов», но сегодня уже мичман. Притом что свой подлинно боевой путь умудрился начать он в полевой артиллерии, проявив вполне мальчишескую строптивость, – сбежал после несостоявшегося «практического плавания» в действующую армию. Откуда был возвращён едва не за ухо старшими братьями, даром что уже с солдатским Георгием на френче вольноопределяющегося подпрапорщика.

Теперь же, получив наконец-таки мичманские погоны из рук самого генерал-квартирмейстера Кронштадта, готовится отбыть переводом в Севастополь. И, пожалуй, впервые в жизни со стыдом сознаёт, что «не рвётся». Вернее, разрывается между мечтами «о подвигах, о доблести, о славе» и сводящей с ума улыбкой девицы Нелидовой…

Дочь профессора Ивана Ивановича Варвара, выпускница Петербургских Фребелевских курсов, уже 24 лет, – и уже вряд ли когда детская воспитательница. После севастопольских «каникул», едва не стоивших ей жизни во время бомбардировки города немецким линейным крейсером «Гебен», вернулась в Петроград, и тут оказались её «воспитанники» отнюдь не детьми, а куда старшими. Агитированная другими курсистками, Варвара теперь преподаёт начальную грамоту в рабочей школе на Литейном и тут же вместе со своими учениками, едва разучившими «яти», постигает азы политэкономии.

Экстраординарный профессор Петроградского университета И.И. Иванов на это неодобрительно качает головой, но молчит, так что вполне возможно, что лысеющую голову его приводит в действие кресло-качалка или вовсе нервы. А вот неизменная семейная прислуга Глаша – та в голос молит, чтобы в квартиру не явился полицмейстер с обыском.

Приёмная профессорская дочь Кира ведёт себя весьма предосудительно: наряжается бог весть как и пропадает на подозрительных квартирах, где читает стихотворения, за которые, впрочем, не в полицейский участок волочь следует, а пожалуй что в «жёлтый дом». Ей уже двадцать два.

Привезённая с Алтая как довольно неожиданная находка антропологической экспедиции батюшки, она в последнее время вдруг заинтересовалась своим происхождением – и это тревожит. Неровён час, выкинет какой-то фортель в порядке генеалогических изысканий, но непременно с жертвами и разрушениями, – что тогда? С барышни, сумевшей в буквальном смысле угнать паровоз и съездить на нём в тыл к немцу (Кира также поучаствовала в «Курляндской авантюре»), – станется.

Брат профессора, Алексей Иванович, статский советник, выходец из Инженерного замка[3], у него свой кабинет на Дворцовой площади в министерстве Сазонова. И, судя по всему, кабинет в широком, «британском» смысле – как «кабинет» дипломатической разведки. Вообще-то иностранной разведкой у нас занимается всяк кому не лень: от «Особого делопроизводства» у генерал-квартирмейстера Генерального штаба и вплоть до наблюдательного иеромонаха Святейшего синода – но все они, так или иначе, действуют через дипломатические представительства за рубежом. А тут и Алексея Ивановича всевидящее око…

Так что неудивительно, что и в недавней шпионской истории Алексей Иванович был едва ли не главным лицом, но, как «Бог из машины», – почти не покидая заоблачного своего кабинета.

Вот только всё никак не удаётся «всевидящему оку» статского советника узреть, где сын его Николай, 27-летний гвардии пехотный капитан, что пропал без вести ещё при окружении пехотного корпуса 10-й армии Северо-Западного фронта…

Николай Иванов

Августовские леса, февраль 1915-го

– Что у нас с боеприпасом?..

Перемахнув через поваленный ствол вековой сосны, изгрызенной пулями точно шашелем, капитан Иванов скатился в яму от вывороченных корней к бурым от грязи сапогам пулемётчика, засевшего на краю бурелома.

– С боеприпасом что? – раздражённо переспросил пулемётчик, не оборачиваясь. – Погоди-ка трошки, ваш благородие… Ось…

«Максим» со снятым броневым щитком затрясся, поводя чуть ли не вкруговую рифлёным кожухом ствола.

– Ось…

В ответ участились было хлопки немецких «маузеров», гортанно выкрикнул что-то грозное офицер поодаль в заснеженной чаще, но, перекрывая и его, и всю привычную какофонию боя, раздался чей-то почти бабий похоронный вой с причитанием, которое «максим» поспешил обрезать, резко довернув в ту сторону круглым рыльцем. Иванов закашлялся пороховым дымком. Посверкивая металлом, гильзы, как нищенские медяки, посыпались на фуражку капитана, на погоны без звёздочек с одной только красной дорожкой.

Отодвинувшись, Николай утёр лицо фуражкой, обмякшей без каркаса по вынужденной фронтовой моде. Лицо широкое, мягких черт, добродушное, с наивно вздёрнутыми бровями, – недаром острая на язычок кузина дразнилась: «Матрёшка с ушами». Уши-то, да – характерная для всех Ивановых примета. Потом, правда, когда уши отступили на задний план портрета под фуражкой и в военном мундире, Варя стала поправляться: «С усами». Теперь уж, в ссадинах от еловой щепы, выбитой пулями, в медном пороховом загаре и копоти, скорее: «Злая матрёшка»…

Пулемёт замолчал, словно допечатал на «ундервуде» приговор до последней победной буквы.

– Ось теперь усё, ваше благородие, – со странным каким-то злорадством доложил пулемётчик, рыжеусый вахмистр в синих штанах с лампасами. – Гэть нэма патронив.

Капитан безразлично кивнул, словно поддакнул собственным мыслям, словно и не было в словах солдата ничего особенно важного: