К счастью, помощь отыскалась легко. Все до единого пассажиры были белые, в темных костюмах, поэтому негр-проводник в накрахмаленной белой куртке выделялся, как снежок в полном ведре угля.

Вполне возможно, проводник – худощавый малый средних лет, представившийся Сэмюэлом, – жаловал ковбоев не больше, чем кондуктор. Однако он дружелюбно заговорил с нами и, выхватив у меня из рук саквояж, повел нас по узким проходам и тамбурам поезда.

– Вам, джентльмены, туда. В двух последних спальных вагонах мест нет: семьдесят два пресвитерианца из Сан-Рафаэля, Калифорния. Будем слушать гимны до самого Окленда! Они возвращаются… прошу извинить, мэм… с Колумбовой выставки в Чикаго[11]. Мы уже несколько месяцев возим людей на выставку и обратно. Так вот… да, сэр, немедленно принесу… видите, здесь веревка. Это сигнальный шнур. Для тормоза. Идет до самого машиниста. Не дергайте за нее, если не хотите, чтобы на вас свалился сосед. У нас… сэр, в углу есть плевательница, будьте так добры… новые пневматические тормоза. Еще спасибо за них скажете, когда покатим вниз в долину Сакраменто на скорости шестьдесят пять миль в час! Вот мы и пришли: ваши места. Устраивайтесь поудобнее. Если что понадобится – кстати, у вас немного усталый вид, сэр, если позволите заметить, – сразу зовите Сэмюэла!

Несмотря на всю свою занятость, проводник не уходил и продолжал стоять, широко улыбаясь, даже после того, как мы с Густавом устроились на небольшом диванчике, который нам предстояло делить.

– Спасибо, Сэмюэл, – поблагодарил я. – Вы были невероятно любезны.

Негр кивнул, и его улыбка приобрела неестественно напряженный вид.

– Ага, спасибо, – пробормотал Старый, ерзая на сиденье в попытках устроиться поудобнее. Он весь взмок и явно нервничал, а нависший над ним стервятником Сэмюэл явно не способствовал комфорту.

Кто-то откашлялся, и, обернувшись, я увидел джентльмена лет сорока в клетчатом костюме, который добродушно-насмешливо смотрел на меня через проход. Лицо у него было розовым и плоским, как ломоть ветчины, а на голове возвышался помпадур[12] столь впечатляющих размеров, что я не удивился бы, обнаружив там великого путешественника Сигерсона[13] с проводниками-туземцами, карабкающегося на вершину волосяной горы.

Джентльмен поднял руку и потер указательным и средним пальцами о большой.

– О! – Я засунул руку в карман и выудил пенни. – Вот, пожалуйста.

Монетка смотрелась столь маленькой и жалкой в ладони длинной руки Сэмюэла, что он вроде бы даже не сразу разглядел ее там.

– Благодарю вас, сэр, – наконец кисло выдавил он. И поспешил прочь, чтобы помочь облаченной в траур вдове дальше по проходу загнать ее сыновей, парочку хохочущих кудрявых близнецов, на сиденья.

Взглянув на своего учителя этикета, я сразу понял, что первый экзамен провален.

Он качал головой и хихикал: такова была оценка моих чаевых.

– Лучше нет друга в долгом путешествии на поезде, чем любезный проводник, – заметил он. – И если хотите, чтобы он оставался вам другом, лучше время от времени раскошеливаться на десятицентовик.

– Это что же, надо давать взятку, чтобы проводник делал свою работу? – простонал Старый, не отрывая взгляда от вдовы. Она была в полном трауре и с вуалью, и шуршание черного крепа, обрамляющего длинные юбки, напоминало скорбный шепот.

– Это не взятка, а благодарность, – жизнерадостно ответил наш попутчик, выдержав уважительную паузу, пока вдова проходила мимо. – Я по роду занятий коммивояжер, на одном месте подолгу не задерживаюсь. А когда проводишь столько времени в тесных вагонах поездов, будешь признателен всякому, кто сделает твою жизнь хоть чуточку комфортнее. Да что там, вряд ли найдешь на всей Южно-Тихоокеанской железной дороге хоть одного разъездного торговца, который даст проводнику меньше пяти центов за одно только «здравствуйте».