Ниже шли четыре цифры – день и месяц её рождения.

…Он перевёл взгляд с листочка бумаги на дверь: изморозь почти исчезла, стекая вниз и капая на пол. Дан на мгновение замер, затем быстро вошёл в тамбур и потянул за ручку двери, выходящей на перрон. С улицы пахнуло тёплым ночным воздухом. Он, не откидывая подножки, спрыгнул на землю и направился к деревянному зданию вокзала с покосившимся чёрным дверным проёмом.

Дверь заскрипела как-то уж чересчур жалобно, словно не рассчитывала, что её ещё кто-нибудь когда-нибудь будет открывать. Даниил не стал её широко распахивать и боком проник в сухой полумрак помещения. Фёдора Григорьевича на месте не оказалось, и вообще что-то неуловимо изменилось с прошлого раза. Он не знал, что именно, но…

И дело было не в отсутствии Григорьича или в том, что витрина стояла совершенно пустая и сильно запылённая. Всё остальное выглядело по-прежнему. Что-то изменилось на более глубоком, пока неподвластном анализу уровне. Дан провёл пальцем по стеклу и щелчком стряхнул изрядный слой пыли. Дымчатое облако бесшумно заискрилось в неярком свете голой, без плафона, лампочки, висевшей над стойкой. Он попытался вспомнить, таким ли было освещение во время его прошлого посещения, и не смог: память не сохранила этой подробности. Даниил прошёл зальчик насквозь, открыл дверь и замер. Посёлок исчез. То есть, может, он и прятался где-то за лесом: от двери к деревьям вели несколько тропинок, плохо различимых от здания вокзала, но теперь стало понятно, что сценарий возвращения летит ко всем чертям.

Дан развернулся, быстро пересёк зал и сильно толкнул дверь, ведущую на перрон. Она плаксиво завизжала, обиженная таким обращением, но открылась. Поезд стоял на месте, как и положено, на рельсах, и ничто не говорило о том, что он может внезапно исчезнуть. Пожалуй, единственная странность заключалась в том, что ни в одном из окон не горел свет, как будто состав со всеми пассажирами погрузился в летаргический сон. Даниил прислонился к стене вокзальчика, пытаясь усмирить бешеный стук в грудной клетке. Постепенно это ему удалось: сердце перестало прыгать на решётку рёбер в попытке проломить их и кинуться по перрону к своему вагону, а к Дану вернулась способность более-менее трезво рассуждать.

У него есть какое-то время для принятия решения и право выбора. Неясно, откуда ему об этом известно, но почему-то он точно знает, что данной информации можно верить. Итак, у него есть два варианта. Первый – вернуться в купе, забраться на полку, заснуть, а утром списать всё на необычный сон и жить дальше как ни в чём не бывало.

Второй – выбрать одну из тропинок и пойти по ней. Как только он выйдет из противоположной двери, поезд, скорее всего, исчезнет. Найдёт ли он посёлок? Те же в нём будут люди или другие? Какая дата будет на их календаре?

Вернёмся к первому варианту. Что его в этом случае ждёт? Наверное, обычная жизнь: он чего-то добьётся (всё-таки не дурак), возможно, даже будет счастлив, потом умрёт (все умирают) и будет лежать под гранитным памятником. Чёрт его знает, почему под гранитным, а не под мраморным или вообще деревянным крестом!

Так, теперь что насчёт второго. Жизнь тут его ждёт уж точно необычная, к чему он, собственно, всегда и стремился. Скорее всего, более короткая, чем в первом варианте, а может быть, и совсем короткая, но ярких событий, которые она обещает, хватит на несколько жизней. Хм… «живи быстро, умри молодым»…

Дан набрал полную грудь воздуха с лёгким запахом креозота, поднял в прощальном жесте руку и решительным шагом направился к противоположной двери. Открыв её, он вышел наружу, а затем быстро вернулся. Поезда не было. Рельсов тоже. Даниил улыбнулся, вдохнул теперь уже свежий воздух с ароматами ночного хвойного леса и в очередной раз пересёк зал ожидания этой богом забытой станции, не имеющей даже названия.