Дрожащие отголоски замерли. Они попрятались в темных уголках. Полог приоткрылся, и тонкая тень, шагнув к хозяину, превратилась в выросшую на пороге жилища юную девушку.

– Ты – кто? – старик приподнял удивленные брови. – Ты что тут делаешь, балам?

– Моя зовут Ойсылу, – потупив взор, мелодично произнесла девочка. – Тунгут прислал мой к твоя.

Вспомнив об обещании слуги повелителя прислать к нему служанку, Кумеш нахмурился. В его представлении, ему виделась женщина зрелого возраста, много знающая и умеющая. А что толку от юной стрекозы?

И если разобраться, за ней еще самой нужен уход. Зачем ему нужна глупая и сопливая девчонка?

– Тунгут, – шагнув к подростку, старик ласково провел рукой по ее голове, – обещал прислать мне помощницу по дому. А тебе самой еще нужна нянька, чтобы платочком сопли тебе вытирать.

– Твоя не должна плохо говорить! – девичье личико ярко вспыхнуло, как от незаслуженной обиды. – Мой уметь все…

В доказательство своих слов Ойсылу присела к установленному в уголочке юрты очагу, сложила дрова, и через мгновение-другое веселые рыжие язычки принялись лизать деревянные щепочки…

С того самого часа Кумеш больше не думал о том, что он будет есть в обед или на ужин. Каждый день мастер с самого раннего утра осматривал оружие, изготовляемое для войска Бумына. Дивился его количеству и многообразию. Кто только, думалось ему порой, ни брался за это дело.

Из высококачественного железа алтайские мастера изготовляли и однолезвийные ножи, и тесла-топоры, стремена и удила.

Ковали местные умельцы мечи, сабли с малым изгибом и массивным клинком, наконечники копий и стрел.

Однако настоящих умельцев имелось мало. Частенько изготовленные неопытными мастерами или же попросту выкованные в спешке мечи ломались после первого же хорошего удара. Шлемы и кольчуги тут же рассыпались, не выдержав, крошились на кусочки.

Недовольно кривя губы, Кумеш негодное оружие браковал, отсылал обратно. Советовал, как можно исправить, как сделать мягкое железо твердым, учил кузнецов. Жизнь при ставке Бумына ему нравилась.

К ним жутко боялись заглядывать мелкие отряды разбойничающих жужаней. Их ненавистная речь не слышалась.

По вечерам, после трудного дня, в юрте старика ожидала присланная девушка-служанка. Она согрела постель, вдохнула в него новые силы.

В первую же ночь, привыкший к полному одиночеству, он в страхе дернулся, когда его шеи вдруг коснулась прохладная девичья кисть.

– Ты чего? – приподнявшись, он тупо уставился на свою служанку очумелыми, ничего непонимающими глазами. – Чего тебе Ойсылу?

– Твоя моя господина. Мой твой косточка греть.

– Ты чего мелишь? – возмутился старик.

– Мой Тунгут сказать: твоя болеть, умирать, мой голова отрезать, на палка вешать, птичка кусать…

Одиночная слезинка робко выкатилась из задрожавших длинных и пушистых ресничек. До сих пор от зловещего свиста, вырывающегося из уст Тунгута, по ее хрупкому тельцу пробегала крупная дрожь.

А ей шибко понравился ее новый хозяин. Человек, поющий таким проникновенным голосом, по ее мнению, просто не мог быть плохим. В какое-то мгновение ей вдруг показалось, что в нем она приобретет столь необходимую любой бесправной рабыне-служанке надежную опору…

Глядя на девушку, Кумеш испугался. Он и сам никак не мог понять, чего именно опасался больше всего. То ли он переживал за дальнейшую судьбу своей служанки, случись с ним что-то, то ли он думал о том, что давно уже он не ощущал рядом с собой тугого юного женского тела, от которого исходило необъяснимое словами томящее очарование.