Он смотрел на нее. Доминика чувствовала его взгляд так, будто он прикасался. Не торопясь, проходя от макушки до пят. Только сейчас она сообразила, что плащ остался за стеной.

— Зачем пришла? — спросил он без единой эмоции, но Нике показалось, что ее окунули в ледяную прорубь.

«Поговорить!» — крик раздался только у нее в голове.

Язык по-прежнему не слушался, а голос хрипел, и вместо четкого ответа снова получилось невнятное мычание.

Брейр с досадой выдохнул, порывисто шагнул к столу и зажег одинокую свечу. В этой дыре не было магических светильников, приходилось довольствоваться неровным трепещущим на сквозняке язычком пламени.

Когда он оказался рядом, Ника почувствовала, как от волнения задрожали колени. Кхассер был выше ее на целую голову, поэтому смотрел сверху вниз. В янтарных глазах плясали отблески огня, и казалось, что внутри полыхает дикий пожар.

Молодой совсем, но ни у кого бы не повернулся язык назвать его юнцом. Сильный, порывистый, на одной волне со своим внутренним зверем.

…Доминике он понравился. Она была рада, что именно он забрал ее к себе. Осталось только как-то донести это до него самого.

В отличие от Доминики Брейр был далек от радости. Он уже сто раз пожалел, что забрал ее с отбора. Страшная, как смертный грех. Зеленая. И постоянно мычит.

Он, конечно, не ждал от этих смотрин ничего хорошего, но чтобы настолько…

Она снова пыталась что-то сказать, но вместо этого раздавалось лишь неразборчивое мычанье.

— Я не понимаю. Можешь не стараться, — отмахнулся он и раздраженно вернулся к окну. Смотреть на нее не было никакого желания.

Она продолжала возиться за его спиной, вызывая целую бурю тяжелых чувств. Раздражение, стыд, ярость. Он мог думать только об одном. Как от нее избавиться? Кому отдать, чтобы не видеть зеленой лягушачьей кожи и скрюченных пальцев. И тут же вспомнил, что никому. Проклятый распорядитель со своим дурацким договором!

Тем временем она отыскала огрызок грифеля и клочок бумаги. Что-то нацарапала на нем и протянула Брейру.

Каракули. Незнакомые слова, неровные черточки и кружки. Он сердито смял лист и отшвырнул его в сторону. Хватит!

Зеленая притихла и настороженно уставилась на него своими блеклыми глазами.

— Значит так, — он подступил ближе, — я хочу, чтобы ты уяснила для себя одну вещь. Я забрал тебя с отбора только по одной причине. Из жалости. Тихо!

Ее мычание раздражало все больше и больше, поэтому прервал ее взмахом руки.

— Теперь я вынужден вести тебя к себе и позориться перед своими людьми, — в голосе сквозило ничем не прикрытое сожаление, — То, что я тебя забрал — ничего не значит. Ты — никто. Досадная ошибка. Так что будь умницей, когда приедем, забейся в какую-нибудь дыру и не попадайся мне на глаза. Понятно?

К такому повороту Ника оказалась не готова, поэтому жалобно всхлипнула и попыталась отступить, но он поймал ее за локоть и дернул к себе.

— Понятно? — повторил с нажимом.

Дождался, когда она сдавленно кивнет, и оттолкнул от себя:

— Теперь проваливай!

Едва сдерживая рыдание, она выбежала из комнаты, пообещав себе, что никогда ни при каких обстоятельствах не позволит ему узнать правду.

***

Утром, едва Доминика проснулась, к ней в комнату постучались.

— Уходите, — проворчала она, сама не понимая своего голоса. Он был все таким же ужасным, как и прежде, — я никого не хочу видеть.

Это была сложная ночь. Полная разочарования, слез и обиды. Ника все думала о тех, словах что ей в лицо бросил жестокий кхассер, и каждый раз кололо где-то глубоко-глубоко. Она не любила лечить саму себя — это забирало слишком много сил, но сейчас была готова и на это. Правда боль сидела так глубоко, и не в теле, а в душе, что магия Высшей оказалась бесполезна.