Вёх залез с ногами в своё старое хромое кресло, задёрнул ткань и и затаился. Ветерок трепал стенки его убежища, дождь надоедливо стучался в металлическую крышу контейнера. В такую погоду делать абсолютно нечего. Ослепительно серый день, запах мокрой золы от погасших костров, и все по своим норам. Соседи поговаривали, что вот-вот погода пойдёт на лад и ярмарке ничто не угрожает, но пока небо и не думало проясняться.

В позвоночнике гнездилась тупая боль, не давая сесть спокойно. Ох, не стоило делать тот трюк без разминки! Всё-таки вчера в «Чертовнике» он обжёгся факелом, хоть и не подал виду на публике. В намотке затесалась какая-то химия, которая стала с фырканьем ронять раскалённые капли, парочка упала на предплечье. Спасибо хоть не спалил весь бар.

– Опять я тебя обжёг, Змеёныш, – он потрогал розоватый след на коже.

Как и многие артисты, Вёх имел второго себя, в которого воплощался на сцене. От обычной роли эта маленькая личность отличалась тем, что выдумал её Вёх сам, за годы слился с ней и не мог теперь точно сказать, где настоящий он: бесстрашный факир по имени Наг или тот, кто уже полсуток плесневел на своём матрасе, а проснувшись, забился среди хлама – читать и зализывать ссадины. Кроме того, он, совершенно точно, являлся Змеёнышем и эту домашнюю кличку, как и все прочие, заработал честно.

Внезапно на пороге контейнера появилась Вакса. Вёх замер. Она его не заметила. Гибкая, сильная гимнастка снова чуть набрала в весе, тёмное старое трико сидело на ней как влитое, плечи округлились.

– Фу, Наг, какая тебе «сочная»? – едва шевеля губами, возмутился Вёх навязчивому голосу в своей голове. – Словечко из тех журналов со слипшимися страницами. Проваливай назад, откуда выполз, пока не наплёл ничего вслух. Или поди ей в глаза скажи и получи кочергой по колену. Ты сегодня выходной. Не вылезай.

Наг погрозил хвостом, но промолчал.

В круглой прорехе полога неподвижная Вакса казалась маленьким угольным портретом, который зачем-то повесил в своём балдахине Вёх. Белила въелись ей в кожу, и ни загара, ни румянца сквозь них не пробивалось в холодном свете.

Вакса оставалась просто Ваксой и дома, и на подмостках. Несмотря на то, что они с детства жили под одной крышей, Вёх знал о ней мало, но не сильно жалел о том и общаться больше необходимого не пытался. Вот так начнёшь говорить за жизнь, и у тебя спросят лишнего. А она спросит уже через минуту самое скабрезное, а потом будет хохотать, как ведьма под осиной. Вакса и чувство такта существовали в разных вселенных. Правда, что-то в ней изменилось за считанные дни, но Вёх не уловил, откуда дует ветер.

Тем временем к ней бесшумно подошла Фринни и спросила:

– А где Корн?

– Ушёл в город, – буркнула Вакса.

– Ясно. Если вернётся и захочет поужинать – еда будет на керосинке.

Эх, мамы! Вёх невольно улыбнулся. Будто Корну пять лет, и он понятия не имеет, где дома разжиться провизией. А ведь позапрошлой зимой, если не врали именные зарубки на косяках, все детишки обогнали отца. Особенно этот дятел-переросток отличился.

– Пусть попробует не прийти! Завтра вставать в такую рань! – проворчала Вакса.

– Лишь бы не опоздал. Ему ведь завтра не стучать, а помогать музыкантам, и заодно нам с вагончиком.

Что-то нешуточно раздражало и без того взбалмошную Ваксу. Раньше она не имела привычки смотреть в одиночестве на дождь и говорить с Фринни так отрешённо и нехотя. Отметив это, Вёх начал читать, тихий разговор не мешал ему, но не тут-то было: со двора послышался грохот ботинок Тисы, обитых жестью. Он с досадой цокнул и закрыл книгу.

– Полный дом бесполезных клоунов, – ядовитым голоском сказала Тиса, выжимая на пол хвост русых волос, щедро набитый для красоты витыми проводками, – водосборные бочки никто не поставил.