Концерт просто не мог окончиться вот так, он требовал достойного эпилога. Схватив с полки у зеркала чью-то расчёску, Вёх пропел в неё скрипучим голосом:

– Мама, не бойся,

Я просто освоился,

Нашёл себе игры страшнее.

Каждый воду мутит, никто себя не судит,

С моей колокольни виднее.

Фринни тоже любила эту песню. Змеёныш схватил её за руку и крутанул в пируэте, зарычав припев изо всех сил:

– Всю дорогу я давал мастер-класс,

Какой – не важно, только знаю,

Что никто мне не указ.

На шум подоспела Тиса и, схватив веник, изобразила на нём виртуозное гитарное соло.

Подурачившись так с минуту, они разошлись по своим делам счастливыми, и даже Вакса нашла в себе силы презрительно ухмыльнуться. В плане одобрения от неё давно никто не ждал большего, тем более в момент, когда самой ей хочется только сыграть в ящик.

Щедро наложенный утром грим пришлось сначала соскрести, потом смывать керосином, потому что вода не брала хитроумный состав. Последние полчаса перед вечерним представлением Вёх в панике тёр лицо старым полотенцем. Кое-что пришлось оставить, иначе кожа вернула бы должок, и он попытался успокоить себя тем, что никто не знает, как должен выглядеть факир. Инкриз уже лет десять твердил ему: на сцене нужно делать всё с оголтелой уверенностью, либо не выступать вовсе.

Вакса выпила отвар какой-то целебной травы и уснула мёртвым сном. Уходя на площадь с заплечным мешком, набитым реквизитом, Вёх не упустил случая безнаказанно поглазеть. Почему-то на ней была одежда Фринни: длинная разноцветная юбка в пол, подвязанная сбоку шалью, и тонкая рубашка с линялым узором. Ни дать ни взять, мёртвая бабочка, каких теперь много попадается на мостовых. Вот бы она почаще носила такие красивые вещи, ведь они ей к лицу! Правда, лицо Ваксы только зимой можно было как следует разглядеть. Глаза она натирала жирной сажей, которую между выступлениями даже не пыталась отмыть, и теперь Змеёныш понимал, почему. Её взгляд от того казался ехидным и льдистым, но Вёх любил, когда эти осколки впивались в него, как слабый укус котёнка.

А ещё у Ваксы на рёбрах появились странные царапины. Видимо, пока она металась по полу, заработала их. Или того хуже – сама себя разодрала ногтями. Змеёныш поджал губы, изо всех сил стараясь её не жалеть.

Уже через полчаса почти вся семья оказалась в сборе на площади. Перед тем как зайти под тент, Вёх почувствовал знакомый запах, носившийся в воздухе, – тёплый, пряный. Точно! На дворе ведь стоял конец лета, а это значило, что со всей округи привезли свежий мёд, прямо из центрифуг. В нём попадались мёртвые пчёлы, ржавчина и травинки, но это не смущало. Захотелось хоть одну ложечку попробовать, один маленький кусочек сот, только сначала на него нужно заработать, а город отдаст деньги хорошо если через неделю после конца торгов. Что же до тех грошей, которые задолжали недогадливые лабухи… Тратить их на глупости Змеёныш не хотел. Иной раз лакомства ему перепадали и бесплатно, в качестве благодарности от публики.

«Ну, берегись, Змеёныш, смотри не сгори до костей, работать будем от души!» – решил он, раскладывая за кулисами горючий инвентарь. Он слышал, как Корн уже греет руки, колотя по кастрюлям и другим металлическим штуковинам, и торопился. Хотелось ещё добежать до старших, чтобы дать знак: всё идёт по плану. Вёх всё-таки рванул наружу, стал бешено петлять между зеваками и через минуту уже привлёк внимание родителей.

– Готовы? – весело крикнула Фринни, высунувшись из расписного вагончика на условный свист. – Покажите им!

Инкриз одёрнул свой потрёпанный цирковой мундир с аксельбантами и одобрительно махнул рукой.