– Вот какое дело, Вадим, – сказал он задумчиво. – Надо помочь Нарокову. – Кузьмич замолчал, барабаня пальцами по столу, что он делал всегда, когда предстояло принять ответственное решение. – Поедешь в Кашин, – голос Кузьмича окреп, в нём зазвенел такой знакомый металл, что я с трудом удержал себя от желания вскочить на ноги и встать по стойке «смирно», – где поступишь в распоряжение Петра Ильича.

Я вопросительно уставился на Нарокова, но он был непробиваем.

– Ну что, Пётр Ильич, – Кузьмич грузно повернулся к Нарокову, – симпатичного парня, как ты просил, мы тебе подобрали. Смотри, какой орёл! Неужели какая-то соплячка устоит перед таким «красавцом». Приоденем соответственно, так ваша кашинская Дульцинея сама ему на шею бросится.

– Парень он, конечно, видный, – с сомнением в голосе проговорил Нароков, – но… бойкости в нём не чувствуется. А нам, сам знаешь, нельзя тянуть.

– Какая ещё бойкость? – нахмурился Кузьмич. – Тебе что, конферансье требуется?

Нароков досадливо сморщился.

– Ты не понял меня. Очень занудно он рассказывал про свой отпуск. Разве так можно? Всё-таки в Крыму, не в Рамешках побывал. О ценах десять минут талдычил, а про музеи Грина и Айвазовского не заикнулся.

Кузьмич громко, от души рассмеялся.

– Чудак-человек! Чего ему перед нами, старыми хрычами, бисер метать? А то он не знает, что нам эти музеи нужны как мёртвому припарки. Вот попроси его Леночка про Крым поведать, – он кивнул на дверь, за которой, в приёмной сидела его секретарша, – тогда он таким соловьём зальётся… Давай ближе к делу, не тяни кота за хвост.

Нароков не стал спорить. Кто спорит с начальством? Он раскрыл портфель, достал папку и положил на стол. Судя по её толщине, дело было серьёзное.

Пётр Ильич раскрыл папку.

– Подробно?

Кузьмич отрицательно качнул головой.

– Незачем сейчас рассусоливать. Ты введи его в курс, а там, на месте, он сам вникнет во всё. Парень толковый, разберётся, что к чему.

– Хорошо.

Нароков откашлялся, вынул из папки фотографию и протянул её Кузьмичу. Кузьмич бегло взглянул на снимок и передвинул фото ко мне. Чёрно-белая фотография размером 13х18. Явно любительское фото, но качество неплохое. Была снята девушка (или молодая женщина) в купальном костюме (бикини), на берегу небольшой заросшей тростником речушки. Девушка стояла на траве, слегка откинув назад голову с длинными, до плеч, белокурыми волосами, и, жмурясь от яркого солнца, весело кричала что-то фотографу, либо кому другому, кто стоял за кадром… Красивая. Грудь, ножки, всё как положено.

– Красивая женщина, – сказал я, возвращая фотографию Нарокову. – Что натворила?

– Никитина Татьяна Фёдоровна, – прилежно, как первый ученик в классе, забубнил Нароков, убрав фотографию в папку, – 1957 года рождения, мастер лёгкого платья комбината бытового обслуживания, проще говоря, портниха, – Нароков сделал паузу, – пропала без вести. Последний раз её видели 30 июня 1975 года, то есть месяц назад.

В первый день моего отпуска. Восемнадцать лет. Совсем девчонка. А на фото выглядит старше. Гораздо старше. Может, качество бумаги? Или фотограф перемудрил?.. Да, но причём здесь «орёл, симпатичный парень»?

– Мы сделали всё, что могли, – Нароков ласково, как любимую кошку, погладил папку. – Со временем не считались. Но, – Нароков искоса глянул на Кузьмича, – как сквозь землю провалилась!

– Погоди, – перебил Кузьмич Петра Ильича, – что ты перед нами оправдываешься? Не маленькие. Понимаем, что к чему. Ты лучше объясни парню, что тебе надо от него.

Нароков оторвался от папки, выпрямился и глубоко вздохнул. Чувствовалось, он подходит к самому неприятному месту в своём сообщении.