Чтобы быть справедливыми, мы должны, имея дело с ним, как и с любым другим философом, стараться сохранять единство этого узора, а не настаивать слишком подробно и определенно на его случайных недостатках. Легко сработать каламбур, что «критическая» философия должна сама ожидать критики; важнее помнить, что под критикой Кант подразумевал попытку проложить курс между всегда манящими крайностями догматизма и скептицизма, – попытку быть честным, то есть справедливым по отношению к обеим сторонам, но не погружаться в систематизированное спокойствие первой и не вступать в партизанскую войну со второй. И именно простой капер в популярном смысле слова является простым критиком.

О Канте мы должны помнить, что ему присущи недостатки его качеств. Он гордится своим различением чувства и рассудка, воображения и понимания, понимания и разума; и справедливо: но его различия иногда настолько решительны, что и для него, и для его читателя становится тяжелой работой восстанавливать их единство. Он любит использовать старые классификации для воплощения своей новой доктрины, и иногда результат похож на то, чего нас учили ожидать от наливания нового вина в старые бутылки. Он проводит жесткие и быстрые линии, а затем вынужден создавать, как кажется, дополнительные звенья связи, которые если и действуют, то только потому, что они представляют собой то самое единство, которое он начал игнорировать. Человек совершенно теряется во множестве синтезов, в лабиринте категорий, схем и принципов, паралогизмов, антиномий и идеалов чистого разума. Отчасти этот формализм можно списать на педантизм и пиетет эпохи Великого Фридриха – педантизм, от которого, как мы утешаем себя, освободились наши современные души. Но скорее она проистекает из необходимости вести борьбу между истиной и заблуждением через все сложные проходы в той великой крепости, которую века схоластики по разным планам постепенно возводили. Кант всегда немного солдафон и школяр; но это потому, что он знает, что истинная свобода не может быть обеспечена без форм и должна захватить старое, прежде чем насаждать новое. Формы, как они стоят в его группировке, могут часто казаться жесткими и безжизненными: но более тщательное изучение, более сочувственное намерение, обнаружит, что в терминах есть скрытая жизнь и нераскрытая связь. К сожалению, классифицированные высушенные образцы более желанны для коллекционера, и их легче представить в качестве доказательства в комнате для экспертизы.

Таким образом, на первоначальный вопрос «Возможны ли синтетические суждения a priori?» дается несколько фрагментарный ответ, который заставляет читателя предположить, что речь идет о психологии. В ходе обсуждения он слышит так много слов о чувстве, воображении, интеллекте, что ему кажется, что это рассказ о процессе, осуществляемом способностями индивидуального ума. И конечно, никто не должен полагать, что эти процессы происходят иначе, чем у отдельных мыслителей, человеческих существ с собственными именами. Но научное исследование занимается только существенным и универсальным. Для него, действительно, чувство, воображение и т. д. не являются столь многими способностями мыслящего агента: это уровни и аспекты сознания, «силы» в процессе постепенного усложнения (инволюции) психики. Кант действительно имеет дело с «нормальной» мыслью с ее различимыми составными аспектами. Только ему не удается «сделать это явным и четким». Индивидуализм – неисторическая предрасположенность его эпохи – накладывает свой отпечаток на его фразеологию, если не на его мысль: и едва ли можно понять, что он действительно занимается человеческой мыслью и знанием как существенным предметом самим по себе, отдельно от его индивидуальных носителей, – той мыслью, которая живет и растет в социальных институтах и продуктах, – в языке, науке, литературе и моральном обиходе, – общем фонде, который один век завещает другому, но который поздний человек может унаследовать, только если он работает над ним и создает его заново. Поэтому если это и психология, то психология, которая не предполагает наличие души с качествами, а излагает этапы формирования обычного рассудка.