Можно отметить, не слишком на этом настаивая, недостатки его трактовки форм мышления. Можно сказать, что, во-первых, таблица категории были неполными. Оно было заимствовано, как говорит нам сам Кант, из старого логического подразделения суждений, полученного более или менее непосредственно у Аристотеля и схоластов. Многие отношения, возникающие в обычном мышлении, нельзя было свести ни к одной из двенадцати форм, не подвергая их насилию. Но Кант категорически отказывается от исчерпываемости подробностей. Он мог бы, если бы захотел, но это на другой сезон. Во -вторых, классификация не выдвигала прямо какого-либо принципа или основания и не давала почвы для развития. То, что должно быть четыре основные категории, каждая из которых имеет три подразделения, всего двенадцать, кажется столь же необъяснимым, как и то, что в древние времена должно было быть четыре афинских племени и двенадцать фратриев. Двенадцать патриархов мысли обладают равной властью, практически не влияя друг на друга. Короче говоря, мы имеем здесь то, что кажется искусственной, а не естественной классификацией типов мышления. Но сам Кант дал некоторое объяснение триады, и сочувственная интерпретация показала, что четыре основные группы являются этапами решения одной проблемы.53 В – третьих, поднятый вопрос кажется в значительной степени психологическим или субъективным, касающимся конституции человеческого разума как воспринимающей и познавательной способности. Но это необходимо, возможно, из-за ограниченности кантовской проблемы. Он имеет дело с элементами, которые формируют наше объективное или научное сознание физического мира. Более глубокий вопрос о месте и работе разума в жизни вообще, в праве, морали и религии, на данном этапе перед ним не стоит. На самом деле эта проблема лишь постепенно возникает в «Критике моральной способности и эстетического суждения». Логике – как учению о Логосе, который является принципом всех вещей, даже своего собственного Другого, – пришлось ждать своей подготовки, пока она не созреет.

У Гегеля вопрос принимает более широкий размах и получает более обстоятельный ответ. Во -первых, вопрос о категориях переносится из того, что мы назвали эпистемологической или психологической, в то, что Гегель называет логической сферой. Он переносится от Разума, субъективно рассматриваемого как просто восприимчивое и синтетическое человеческое сознание, к Разуму, который находится в мире и в истории, – Разуму, которого наш Разум как бы касается и таким образом становится обладателем познания. Во -вторых, Категории становятся огромным множеством. Интеллектуальный телескоп обнаруживает новые звезды за созвездиями, названными в древних преданиях. Больше нет, если когда-либо существовало, какой-либо мистической силы, присущей числу двенадцать, в то время как триадное расположение становится радикальным и повторяется повсюду. Современный химик мысли значительно увеличивает число ее элементарных типов и факторов и доказывает, что многие из старых категорий не являются ни простыми, ни неразложимыми. В-третьих, существует систематическое развитие или процесс, который связывает Категории вместе и показывает, как самое простое, абстрактное и неадекватное неизбежно ведет к самому сложному и адекватному. Каждый термин или член в организме мысли имеет свое место, обусловленное всеми остальными: каждый из них является зародышем или спелым плодом другого.

Критика чистого разума“ была описана ее автором как обобщение проблемы Юма. Юм, по его мнению, рассматривал свой вопрос об „отношениях идей“ в их отношении к „фактам“ главным образом на основе изолированного случая причины и следствия. Кант расширил этот вопрос, чтобы охватить все те связующие и объединяющие идеи, которые составляют предмет метафизики. На своем собственном техническом языке, который утратил свое значение в наши дни, он спрашивал: „Возможны ли априорные синтетические суждения?“ – вопрос, который в другом месте он перевел в форму: „Здрава ли метафизическая вера людей и возможна ли метафизическая наука? Под метафизикой он подразумевал, во-первых, веру в нечто большее, чем эмпирическая реальность, а во-вторых, науку, которая должна дать реальное знание о Боге, свободе и бессмертии, – науку, объектами которой были бы Бог, мир и душа. Уже сравнительно рано (1762—4) Кант был склонен подозревать и не доверять претензиям метафизики заменить веру и дать знание о духовной реальности; он пытался отстоять для нравственной и религиозной жизни независимость от выводов и методов тогдашней метафизической теологии и психологии. Но лишь несколько лет спустя – в 1770 году – он сформулировал вполне определенные взгляды на существенные условия научного знания: и только в 1781 году его теория по этому вопросу приобрела условно законченную форму.