– Умолкни!

Меня пронизывал этот плач ребёнка, сотнями игл вонзаясь во все внутренности. Это было невыносимо, уж лучше бы настоящая боль… плоти, чем вот такая…

И мелкая умолкла.

Я запоздало понял, что она по–волчьи не понимает.

Или понимает? Прищурился, и только она, стоя на другой стороне полянки, всхлипнула остаточно, проверяя догадку, опять рыкнул:

– Не реви, а то сожру!

Мелкая тотчас поджала губы, понятливо заткнувшись. Тыльной стороной ладошки смахнула слёзы с покрасневших щёк, опять ресничками захлопала, с немым укором таращась на меня во все глаза.

Неужто понимала?! Быть того не могло… От безмерного удивления в груди очередной рык родился:

– Молодец, – мысли хаотично метались в башке.

 Я уже подумывал уйти, но лапы не повиновались. Мелкая раздражала до невозможности, аж скулы сводило от злости, но при этом не отпускала. Я точно приклеенный продолжал стоять.

– Иди домой! – грозно оскалился, не ведая в отчаянье, что делать и как её прогнать. Видят боги, я хотел, чтобы это глупое существо ушло!!! НЕМЕДЛЯ!

Но мелкая, как назло, улыбнулась и уверенно зашагала ко мне, будто не прогонял, а наоборот подзывал. А я ведь ни шага к ней не сделал – специально замер на противоположной стороне поляны.

– Не подходи! – зарычал с пущей злобой.

Девочка чуть сбилась с шага:

– А ты со мной поиграешь? – и опять глазищами невероятными меня заворожила. А они были колдовскими, потому что топили своей глубиной, и я, околдованный ими, ждал… Чего? Не знаю, но ждал, даже дыхание затаил. И тогда девочка ко мне с объятиями бросилась. Загребла огромную морду тощими ручонками, прижалась своим носом к моему:

– Ты ведь будешь со мной дружить? – взгляд лучился такой нескрываемой надеждой, что желание ей откусить башку и выпотрошить тельце сменилось растерянностью. Всё что смог, обронил глухо:

– Уходи!

Крепкий хват худеньких ручек ослаб, объятия разомкнулись. Мелкая отступила с несчастным видом, в её волшебных очах померкла надежда…

Это было ещё хуже, я аж задохнулся болью и диким желанием особо кроваво прервать страдания и мои, и этого непутёвого существа. В груди лихорадочно грохотало сердце…

Я, как пёс на привязи, ступил за мелкой, печально понурившей голову и уже скрывшейся за деревьями.

***

Вечерело, когда мелкую человечку, уснувшую на мне в позе наездницы, вернул домой.

– Ежели ещё раз недоглядите, перегрызу всё ваше село! – пригрозил обливающейся потом кучке тёток и мужику, бывших на тот момент у невест вместо мамок и надзирателя. Застал их за весельем праздным: пили, жрали, а учёт невестам не вели: проглядели ведь, как одна ушла…

Напоследок к смотрителю заглянул, напомнил, кто он и зачем тут главным поставлен, и ушёл. Но с тех пор нет-нет, да и навещал резервацию, даже ежели не моя очередь была. Понимал, что зря, не стоило, но лапы несли… Из лесу не выходил – со стороны наблюдал. Пусть не увижу, хоть буду знать, как дела идут.

И через время к удивлению узнал, что люди всё равно себя вели безответственно, даже несмотря на страх перед Зверем, который мог убить их с одного удара, разодрать с одного укуса. Их опасения из памяти быстро выветривались…

Есть угроза – трясутся от страха, а нет Зверя – и так всё прокатит.

Это плохо!

Я о том и не подозревал раньше – не интересовало меня это. А теперь, со стороны наблюдая за их жизнью и тем, как они с невестами себя вели, убеждался, что Альфа опять что-то не так делал. Недосматривал, людям больно много свободы давал, и надзора за ними стоящего не было. А ещё у людей такие чувства, как жалость, любовь, сострадание ежели и были, то только к своим – кровным.