Но слова имеют свою судьбу. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется».

Прошло небольшое время, земная ось еще немного наклонилась, произошло множество событий в разных странах и на континентах, человечество одолело еще несколько ступеней своего драматического пути, и… фраза Джонсона приобрела другой смысл. Парадокс – может быть, неправильно прочитанная (или неправильно понятая, что одно и то же) фраза вошла, что называется, без зазоров, в сознание многих людей как нечто само собой разумеющееся. В краткой и афористичной формуле Джонсона многие увидели именно то, о чем они размышляли и что их тревожило. Именно в этом смысле ее не раз цитировали, в том числе и Лев Толстой, и Гюстав Флобер, и даже Марк Твен, тоже неплохо знавший английский язык.

Очень скоро, оказавшись на другой почве, «неправильно» прочитанная фраза стала весьма злободневной и актуальной. Она зажила своею собственной жизнью и – в ее «искаженном» смысле, увы – стала подтверждаться практикой. Достаточно вспомнить, что на своей ранней стадии вхождения во власть немецкие «наци» цинично опирались на болезненно переживавшие поражение страны люмпенизированные слои населения Германии, разоренной после Веймарского мира. Апелляция к патриотическим чувствам, к тем, для кого патриотизм стал последним прибежищем, сделала свое дело. «Делаю ставку на негодяя», прямо говорил один из главарей нацистов Герман Геринг. Расчет нацистов – жизнь подтвердила это – оказался верен.

20 апреля 1832 года либеральный российский цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике:

«В настоящее время у нас в России есть, так сказать, средний род умов. Это люди образованные и патриоты. Они составляют род союза против иностранцев, и преимущественно немцев. Я называю их средними потому, что они и довольно благородны и довольно просвещенны: по крайней мере они уже вырвались из тесной сферы эгоизма. Но они сами себе не умеют дать отчета: хорошо ли безусловное отвержение немцев? Они односторонни и, действуя по страсти, разумеется, увлекаются дальше надлежащих границ. Большая часть людей этих из ученого сословия.

Немцы знают, что такая партия существует. Поэтому они стараются сколь возможно теснее сплотиться, поддерживают все немецкое и действуют столь же методически, сколько неуклонно. Притом деятельность их не состоит, как большею частью у нас, из одних возгласов и воззваний, но в мерах. Эта борьба может при случае иметь вредные последствия. Она будет у нас не между сословиями и партиями, как во Франции, сражающимися за идеи, а будет племенная, что всего хуже для России многоплеменной».

Следует напомнить о непосредственной причине подобных умонастроений, о которых писал Никитенко. В самом начале 30-х годов XIX века в Европе, и в России в том числе, свирепствовала холера. Въезд в обе столицы был воспрещен. Любители Пушкина и пушкинисты знают об этой эпидемии хотя бы потому, что из-за холерного карантина поэт просидел в Болдине всю осень, благодаря чему появились на свет многие замечательные его произведения.

Но что русскому (по крайней мере, любителю пушкинского творчества) здорово, то немцу смерть. В данном случае поговорка оказалась, увы, не пустой фразой. Вспыхнули холерные бунты. Были они и в столичном Петербурге. Темные толпы громили больницы, избивая врачей, которых народ обвинял больше всего, считая их разносчиками болезни. Среди врачей, естественно, было много инородцев. И, прежде всего – немцев…

Эти и связанные с ними события и побудили Никитенко сделать приведенную выше запись.