Пес вильнул хвостом и процокал когтями к огоньку, сел рядом.

– А он не укусит? – Линда чуть отодвинулась.

– Не знаю, – Егор посмотрел псу в глаза, протянул ему полбанки консервы, – будешь?

Пес уткнулся носом в банку, громко захлюпал, вылизывая длинным языком масло.

– Не, такой не укусит, – Егор потрепал пса меж ушей, – правда, пес?

Пес с серьезным видом, будто поняв, что спрашивают его, посмотрел Егору в глаза, вильнул хвостом, и снова уткнулся в банку. Линда улыбнулась.

Я пришел в себя на берегу невероятно огромного, похожего на море, озера. Дул холодный пронизывающий ветер, высокие зеленые волны накатывали на берег, разбивались об камни, окатывали меня холодными солеными брызгами. Я замерз, я очень замерз, пальцы не слушались, задеревенели. Я долго дышал на них, тер друг о дружку ладони, пока не почувствовал боль в кончиках пальцах.

Я был бос, в изодранных джинсах, бесформенным тряпьем на мне висела грязная футболка. А еще я сплошь был в синяках, царапинах, ссадинах, очень сильно болела левая сторона при вдохе.

Было раннее утро, из-за леса всходило багровое солнце.

Идти было тяжело: галька больно впивалась в избитые стопы, холодный ветер заставлял сжиматься, кутаться в тряпье, зубы стучали.

Впереди, на высоком берегу, что-то блеснуло, я вздрогнул, посмотрел вверх. Там стоял коттедж, огромный, богатый коттедж со стекленным флигелем – он то и блестел. Там обязательно должен кто-то быть! Я, нахохлившись, укутавшись поплотнее в рванье, оставшееся от футболке, поспешил вперед.

Ворота коттеджа были распахнуты, на подъездной дорожке стоял шикарный, но вдребезги расколоченный, черный майбах.

– Эй, есть кто? – я брел по дорожке вперед, то и дело оглядываясь по сторонам. Никого не было. Красивая, красного дерева, входная дверь, со стеклянными вставышами, была выбита, висела на выгнутых петлях. Я прошел в дом. Пусто, чисто, прибрано, будто хозяева только что ушли, вот только дверь эта…

– Люди? – крикнул я, осторожно ступая пятками по дорогому ковру с толстенным ворсом, – У вас тут дверь выбили.

Я прошел по нескольким комнатам первого этажа, в большой каминной зале взял кочергу, было страшно. Поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж, я увидел пару дыр в стене, и еще одну дыру – пуля пробила фотографию в рамке. Перешагивая через стекла я, на всякий случай, крикнул еще раз:

– Там у вас кто-то дверь выбил, не стреляйте, пожалуйста.

Поднялся, пошел вдоль закрытых дверей. Какой все же большой дом! Одна дверь впереди была открыта, на стене, напротив двери, кровавым пятном лег красный свет рассвета. Я медленно прошел к двери, заглянул во внутрь и тут же отпрянул обратно. Внутри, в комнате, лежал мертвец.

Сделал глубокий вдох, выдох и вошел. Крепкий, с наметившимся животиком мужчина лежал на полу в луже собственной крови. Он застрелился. Половина черепа была сметена напрочь, открытые глаза расширенны, а рядом с мертвецом, с налипшими рубиновыми каплями крови на рукояти, лежал пистолет. Поднял его. Руки сами помнили, что и как надо сделать, на ладонь выпала обойма – в ней оставалось еще два патрона.

Я склонился над мертвецом, преодолевая страх, провел пальцами по векам. У мертвых глаза должны быть закрыты. Вышел из комнаты, закрыл за собой дверь, привалился спиной к стене и часто-часто задышал.

Что здесь произошло? Разборка? И я… Только сейчас я подумал о себе, и понял, – я не знаю кто я такой. Я ничего не помню, я ничего не знаю, я не подозреваю где я, я не знаю, как я тут оказался, я… Я вообще ничего не знаю!

Только… Где-то здесь должен быть телефон. Посмотрел вниз через перила, в холле, рядом с лестницей, на красивом резном столике, стоял телефонный аппарат под старину, с трубкой висящей на медных рожках. Спустился, поднял трубку – тишина, телефон не работал.