– Сережа, а за что Черновых арестовали? – перебила его я.

Вернее, Чернова. Ира так и не угодила в лапы органов госбезопасности, Алексея же взяли прямо в рабочем цехе.

– Не имею ни малейшего понятия, – солгал муж и щедро плеснул себе в тарелку соли, хотя обычно не солил и не перчил пищу.

Но все-таки его усердия не были напрасными. Из-за нескончаемых разговоров о Громове я потихоньку забывала железную хватку рук и голодные глаза. Воспоминания о злополучном вечере стали бледнее.

Однажды Сережа пришел с работы пораньше с роскошным букетом белых роз – а ведь бросил привычку дарить цветы без повода на третьем году брака – и ночью впервые за год занялся со мной любовью. Когда он опустился на меня, я вдруг поняла, как сильно, аж до дрожи, мне не хватало близости мужчины. Одиннадцать месяцев – беспощадно долгий срок. Муж тоже был охвачен страстью; я и позабыла, что он умеет доставлять удовольствие, когда хочет. После того как он сам выбился из сил, я залезла на него второй раз. Такого у нас не было с медового месяца.

Вечером 20 июня мы наряжались на премьеру балета «Медный всадник». Сгорая от нетерпения, я застегивала новое вечернее платье. С пышной юбкой, полупрозрачными рукавами и вырезом на спине, оно было сшито из черного тюля с мелкими блестками и напоминало ночное небо, усыпанное звездами. Я накрасила ресницы тушью, собрала накрученные волосы в пучок и надела серьги с черным авантюрином (свои любимые сережки с бриллиантами, подаренные мужем на свадьбу, приходилось носить только дома8). Затем я брызнула на шею любимые духи и втиснулась в неудобные, зато дивно красивые черные туфельки. Сережа облачился в свой лучший выходной костюм и аккуратно зачесал лысеющую макушку.

Прибыв в театр пораньше, мы послонялись по фойе и выпили шампанского, а когда звякнул первый звонок, прошли в зрительный зал. Ходили слухи, будто балет посетит сам Сталин собственной персоной, поэтому воздух в театре напитался страхом, граничащим с паникой. Никому не было ведомо, что за незнакомцы болтались рядом – обычные посетители или эмгэбэшники в штатском, охраняющие Его? И существует ли вероятность ненароком столкнуться с Ним лицом к лицу? Отыскав свой седьмой ряд, мы с Сережей синхронно покосились на ложу «А», или, как ее еще называли, «предбанник». На душе сразу полегчало. Занавеска, обычно скрывавшая вождя от посторонних глаз, была отодвинута, внутри никого не было. Так ложа и пустовала все выступление.

Места прямо перед нами занимали Большегубские. Генерал-лейтенант с почтением пожал руку Сереже и весьма любезно поздоровался со мной. Его бульдожьи щеки перекатывались, пока он тихо, по-старчески так, причмокивал. Я повернулась, чтобы проверить номера наших кресел. Жена генерала, за долю секунды пробежав по мне придирчивым взглядом и обнаружив вырез на спине, скривила губы в нечто, похожее то ли на сдавленную улыбку, то ли на судорогу. Заметив это, я выпрямилась и нарочно повернулась еще раз, делая вид, что оглядываю зал. Большегубская уставилась на закрытую занавесом сцену и заставила супруга поступить точно так же.

Сережа прочистил горло и жестом предложил мне сесть. Раздался второй звонок. Поправив воздушную юбку перед тем, как опуститься на сиденье, я оглядела зал и внезапно вздрогнула, увидев в толпе хорошо запомнившуюся мне фигуру. Фигуру Громова.

«Как это может быть? – пораженная, я небрежно плюхнулась в кресло. – Мы до сих пор вообще не были знакомы, а теперь встретились два раза за месяц!»

Ах, он опять купался во всеобщем внимании! Приосанился, бережно поддерживал под локоток блистательную Антонину, с чувством целовал кисти дам, жал руки мужчинам, рассказывал уморительные истории – короче говоря, был в своем привычном амплуа. Когда народ вокруг Громовых рассеялся, генерал-полковник нежно, с искренним порывом поцеловал супругу. Я отметила, как гармонично обитые красным бархатом кресла сочетались с туалетом Антонины. Сегодня она надела серое драпированное платье и подкрасила губы бордовой помадой. Все у нее было продумано до мелочей.