Я подошла к нему и нежно поцеловала в губы. Видно, клюнул. А я блефовала. Я отказала Громову не столько из-за любви к мужу, сколько из-за любви к себе самой. Да, настойчивость мужчины бывает приятна, и порой тело так и просит, чтобы его прижимали, упрашивали, буквально домогались… Но где игра, а где откровенный произвол? Могла ли я смириться с мыслью, что этот самонадеянный, всевластный человек, перешагнувший через все моральные нормы, получит меня вот так легко, вот так беспрекословно, как если бы заказал чашку чая в буфете или велел зажарить к ужину гуляющего у пруда фазана?

Гордость взыграла над разумом. Со мной часто приключалось такое несчастье.

– Нет, ну что ж за сукин сын! – швырнула я, стреляя взглядом в разные стороны. Чем чаще в памяти воскресала сцена на даче, тем сильнее я накручивала себя. – Ему безразлично, Сережа, что у него жена и дети! Безразлично, что у меня есть ты!

– Тише, тише, успокойся, – взмолился Сережа. – Да, Громов слаб к прекрасному полу, и Антонина Викторовна не помеха его увлечениям.

– Бедная, – представила я себя на ее месте. Постоянно наблюдать, как муж охмуряет очередную кокетку… – Что ей приходилось терпеть долгие годы?

Лицо Сережи вытянулось, будто он никогда об этом не думал.

– Да нет, никакая она не бедная, – отмахнулся он. – Она облагораживает супруга, пусть и регулярно застает его в объятиях новой пассии. Громова убеждена, что Михаил Абрамович любит ее и верен ей, по крайней мере сердцем.

– Интрижки не волнуют ее? Не верю, – фыркнула я.

– Да не относится она к его похождениям как к измене, – растолковывал Сережа. – Громов – чекист, его работа – знать все и про всех. Он, как паук, расставляет свои сети. Заводя новый роман или дружбу, он втирается в доверие к врагам народа, к тем, кто может дать показания по гражданам с сомнительной репутацией. Именно так и считает Антонина Викторовна.

– Я, выходит, гражданка с сомнительной репутацией? Или ты – враг?

– Нет! – побелел Загорский. – Скажешь тоже!

Я весь вечер чувствовала себя разбитой, но сейчас весело расхохоталась. Муж выдавил кислую, вымученную улыбку.

– А он мастер лапшу-то вешать, раз жена закрывает глаза на его измены. Ну, пускай трахается с кем хочет, старый черт! – плевалась я, изнывая от злобы. – Но я-то ему отказала, Сережа! А он меня ссильничать пытался, ублюдок!

Сережа сморщился – не выносил брани. Особенно если она слетала с женских губ, и уж тем более – когда ругалась собственная жена. Претила эта брань его чуткой натуре. Он так сильно тер лоб, что казалось – раздавит череп.

– Дорогая, настойчиво прошу тебя подбирать слова тщательнее, – отчитал меня муж строго. – Речь идет об уважаемом советском служащем. Мне очень жаль, что у вас с Громовым произошло… недопонимание. Если бы я знал, что все так обернется, поехал бы один.

Я ждала продолжения, однако его почему-то не последовало. Сережа взял с комода ручку и начал бесцельно вертеть ее в руках. Я меж тем горячилась, горячилась и горячилась, пыхтела, сновала из одного угла спальни в другой. Он пронзил меня своим коронным взором, от которого становилось не по себе.

– Что ты сделала ему, Нина?

– Что я ему сделала? – не поверила я своим ушам.

– Ты говоришь, ему не удалось тебя соблазнить. Что же ты сделала, чтобы он тебя не тронул?

Бомба в глубине моей груди взорвалась, сбивая сгорбившегося мужчину на краю софы с ног огненной волной.

– Что я могла сделать? Разве у меня было много вариантов? – накинулась я. Сережа отшатнулся. – Вырывалась, просила отпустить, напоминала о тебе, об Антонине, кричала, что не хочу его! Но этот потаскун настаивал! Кобель! Подонок!