– А до той поры, – продолжал он – если вы полагаете, что мосьё Дроквиль может вам быть полезен в чем-либо, наши с вами сношения могут не прерываться; я так устроюсь, что вы всегда будете в состоянии легко известить меня.

У меня были, что называется, «ушки на макушке». Маркиз, очевидно, «пленился мною»; это льстило моему самолюбию до крайности. Подобное сочувствие с первого взгляда нередко переходит в прочную дружбу. И то сказать, не удивительно, если маркиз считал нужным поддерживать в добром расположении духа невольного хранителя политической тайны, хотя и такого неопределенного содержания.

Маркиз раскланялся с величайшею любезностью и поднялся на лестницу гостиницы.

Что же касается меня, то я простоял ещё с минуту на крыльце у входа, поглощённый этим новым предметом интереса. Однако очаровательные глаза, потрясающий душу голос и грациозная фигура красавицы, овладевшей моим воображением, вскоре заявили свои права надо мною. Я опять залюбовался симпатичною луною, сошёл со ступеней крыльца и в глубокой задумчивости бродил среди незнакомых мне предметов и живописных, старых домов.

Вскоре я завернул во двор гостиницы. Там уже царствовала тишина, вместо шума и гама, которые стоном стояли в воздухе часа два назад. Мёртвое безмолвие не нарушалось ничем и никого не было видно; только одни выпряженные экипажи стояли в беспорядке там и сям. Пожалуй, в это время был общий стол для слуг. Признаюсь, я остался очень доволен этим полным уединением; при лунном свете я отыскал дормёз царицы моего сердца тем легче, что некому было мешать мне. Я мечтал и прохаживался вокруг заветной кареты; разумеется, я был невыразимо глуп, как и свойственно очень молодым людям в моем тогдашнем положении. Шторы в окнах кареты были спущены и дверцы, я полагаю, заперты на ключ. При ярком свете месяца всё отчетливо выставлялось на вид; от колёс, дышл и рессор на мостовую ложились резкие, чёрные тени. Я стоял у дверец, устремив взор на герб, который рассматривал при дневном свете. Мысленно я спрашивал себя, сколько раз её глаза останавливались на этом изображении. Я сладостно мечтал. Вдруг над плечом моим рявкнул голос, резкий и сильный, что твоя труба:

– Красный журавль – и-ха-ха! Журавль – птица хищная; она бдительна, жадна и ловит пескарей. Ладно! Да ещё и красный впридачу – цвет крови! Ха-ха-ха! Эмблема хоть куда!

Я повернулся на каблуках и увидал перед собою бледное лицо, совершенно мне незнакомое. Черты крупные, некрасивые и выражение злое. Красовалось оно на фигуре французского офицера шести футов роста. Глубокий шрам поперек носа и одной брови придавал его физиономии ещё более отталкивающий и мрачный вид.

Офицер насмешливо захохотал, выставив вперёд подбородок и подняв брови.

– Я, извольте видеть, для одной забавы раз всадил пулю в журавля из винтовки, когда этот молодец считал себя вне всякой опасности в облаках! – С этими словами офицер пожал плечами и опять злобно засмеялся. – Если же такой человек, как я – человек энергичный, вы понимаете, человек со смыслом, человек, обошедший всю Европу пешком, не зная другого крова, кроме палатки, а порой, чёрт возьми! и вовсе без крова – если такой субъект задастся целью открыть тайну, разоблачить преступление, поймать вора, насадить грабителя на кончик своей шпаги, странно было бы право, если б ему это не удалось. Ха-ха-ха! Имею честь кланяться, милостивый государь!

С движением гнева он быстро повернулся на каблуках и большими шагами зашагал к воротам.

Французская армия в то время обнаруживала отчасти свирепые наклонности. Особенно англичанам нельзя было рассчитывать на какую-либо любезность со стороны французских военных. Очевидно было, тем не менее, что похожий на мертвеца незнакомец, только что обращавшийся к гербу графа с затаённою злобой, не имел ни малейшего злого умысла в отношении меня. Им как будто внезапно овладело какое-то воспоминание и он умчался, кипя гневом. Его неожиданное появление поразило меня, как бывает, когда мы воображаем, что находимся одни, и вдруг делаем открытие, что наши проказы имели свидетеля, так сказать, под самым нашим носом. В настоящем случае эффект был усилен необычайной безобразностью лица и его близостью ко мне; мы чуть не столкнулись головами. Загадочные слова, исполненные ненависти и тёмных намеков, ещё звучали в моих ушах. Тут, во всяком случае, представлялся материал для деятельного воображения влюбленного.