Вокруг кинотеатра «Октябрь» хмуро ходили тучи и Миша Ефремов. Увидев меня, он замахал руками, как сигнальщик на боевом корабле при команде отдать концы.

– Ну давай, Казаков, шевели копытами, там уже дают, фильм уже заканчивается, я раньше смахнул, уже сто раз его видел.

И подталкиваемый, как ледоколом, Мишей я и ввалился в фойе. Сексуальные пионерки, стыдливо прикрывая выпирающую из-под пионерской формы грудь красными галстуками, задорно били в барабан. Многочисленные Александры Лазаревы, старший, младший и совсем мелкий, важно ходили по залу и галантно раскланивались с окружающими. Продюсер Михаил Топалов, глотнув розового советского шампанского, надрываясь, объяснял скучающему композитору Максиму Дунаевскому о сложных взаимоотношениях с сыном Владом.

– Ну какой он на фиг певец, ты же как композитор должен понимать! Нулевой он певец, а гонора, как будто он как минимум Карузо или Элвис Пресли. Да я лучше сделаю певца вон из Сашки Лазарева, крестника моего, не важно, что ему пять лет, мозгов-то у него побольше, чем у моего шибко самостоятельного сынка!

Владимир Абрамович Этуш с изменившимся лицом приставал к окружающим. С единственной фразой: – Кто видел мою Ленку, жену мою?

Встревоженную исчезновением жены народного артиста актерскую общественность, которая даже посылала Лидию Федосееву-Шукшину в женский сортир искать пропажу, успокоила сама Ленка, бегавшая на улицу за любимым соком Этуша. Все радостно успокоились, выдохнули и привычно принялись глотать водку. Владимир Абрамович же облегченно прильнул к яблочному соку.

Я настороженно прислушивался к киномэтрам в тайной надежде узнать что-либо о фильме. Но бесполезно. Юлий Гусман на пальцах объяснял актеру Владимиру Долинскому, что Михалкова пора снимать из председателей Союза кинематографистов к чертовой бабушке.

– Ишь чего придумал, Дом кино сносить, да если бы я остался директором, его бы туда поссать не пустили! А то ишь мэтр выискался, я, может, сам мэтр! – пузырился от негодования Гусман. Между тем Миша Ефремов, на пару с Никитой Высоцким опорожнив подчистую весь запас местного шампанского, уже вопрошающе посматривал на Юлия Гусмана, намекая на продолжение банкета. Наконец Юлий Соломоныч милостиво дал свисток, и народ, плавно пошатываясь, начал перемещаться в ресторан, где собственно и назначен был банкет по случаю этой самой премьеры.

– О чем фильм-то, – бубнил я на ухо Лизе Боярской, пытаясь под беседу ухватить ее за непритязательную девичью грудь. – Ты же там чуть ли не главную роль играешь.

Решительно отвергнув мои тухловатые домогательства, Лиза сгоряча рубанула: – Фильм надо было смотреть, а не водку с Ефремовым в буфете трескать!

Почувствовав неминучую справедливость Лизиных слов, я опять прицепился к Ефремову: – Вот, Миш, говорят, ты журналистов не любишь, а со мной водку трескаешь!

– Вова, да я же обожаю журналистов, а тебя особенно. Я даже этих, как их там, блин, папа… пара… нуты понял, это те, которые без мыла с фотоаппаратом в жопу залезают. Так вот я их тоже уважаю! Хочешь, я тебя поцелую на память?

Между тем ресторан «Прага» уже заполнялся именитыми гостями и жареными фазанами. Ефремов уже прыгал вокруг стола и кричал: – Я заказал Феде дичь! Гусман нахмурился: – По-моему, у меня в фильме этого не было…

– Это из «Бриллиантовой руки», Юрий Соломонович… – кивком глотнул сухенького я. Режиссер облегченно вздохнул и заулыбался. Радостный и благодушный Александр Абдулов даже не плевался в мою ненавистную журналистскую харю. Наоборот, он бережно, под локоток сопровождал статную, слегка пополневшую девушку Юлю. Оркестр пилил что-то невнятно родное, типа «Светит незнакомая звезда…».