Исторических свидетельств о распространении христианства в этом регионе очень мало. Они содержат лишь несколько подробных отчетов о деятельности миссионеров, но и этого достаточно, чтобы увидеть, насколько острым было столкновение взглядов. Вместо того чтобы с готовностью принять новую веру, коряки возражали миссионерам, отстаивая собственные религиозные убеждения. По их мнению, ни одно из животных, рядом с которыми они жили, на которых охотились и в честь которых устраивали сезонные празднества, не одобрило бы и, если уж на то пошло, даже не признало бы христианского, а значит, чуждого им Бога. Вопросы, которые они задавали, были весьма уместными. Откуда миссионерам и их Богу, никогда не занимавшимся оленеводством и имевшим лишь малый опыт охоты, знать, какие танцы, песни, молитвы, боги и жертвоприношения на самом деле нужны животным [Вдовин 1979: 88–89]? Конечно, они были правы. Оленьи стада коряков в то время страдали от воспалений и гнойных язв [Слепцова 1912: 2]. Как выяснилось, Бог не знал, как им помочь.

Нам не очень много известно о деятельности миссионеров на севере Камчатки и еще меньше о реакции на них коренных жителей. Однако есть основания полагать, что чем решительнее действовали миссионеры, тем сильнее это раздражало коряков. В ответ на массированное вторжение чужих проповедников на их земли они начали создавать собственные духовные движения. Некоторые корякские старейшины рассказывают об одном духовном движении, которое распространилось по северу полуострова (см. [Гурвич, Кузаков 1960: 64]). Непрошеное рвение миссионеров и мучительное вымирание оленей, должно быть, вызвали и укрепили среди коряков опасения, что их мир близится к апокалиптическому концу. Они снова оказались правы. Как объясняли старейшины, ожидалось, что с далекого севера на оленьи пастбища явится могущественное божество. Оно будет щедро раздавать здоровых оленей и богатые земли всем, кто безоговорочно последует за ним. В некоторых стойбищах коряки начали сжигать яранги, меха и запасы продовольствия; они истребили все стада, перестали ловить рыбу и охотиться, отменили тюлений и китобойный промысел. Лишив себя всего, они перебрались поближе к берегу и там, голые и голодные, стояли на скалах, воздевали руки высоко к небу и подражали крикам чаек и других морских птиц. Божество так и не явилось, а все его последователи погибли.

Этот рассказ старейшин вносит в местную историю важную составляющую с точки зрения коряков. Он обращает наше внимание на раздражение и озабоченность, которые, должно быть, испытывали корякские охотники и пастухи в связи с ростом миссионерства и резким сокращением численности оленьих стад. А стада действительно таяли. Увеличение числа миссионеров, а также русских, американских и японских торговцев и правительственных чиновников на севере Камчатки способствовало распространению эпидемий среди людей и животных. Менингит, оспа, корь, грипп, язвы и венерические заболевания, такие как гонорея и сифилис [Гурвич, Кузаков 1960: 67], начали брать свое. Примечательно, что ни один официальный этнографический источник не признает прямой связи между этими заболеваниями и все более тесными отношениями коряков с «белыми». Однако в более ранних отчетах путешественников имеются весьма критические замечания, объясняющие рост числа инфекционных заболеваний именно этой экспансией [Бонч-Осмоловский 1925: 80]. Но с точки зрения коряков важнее всего была их беспомощность и отчаянная борьба за выживание перед лицом неизвестности. Насколько они знали, все эти бедствия несли смерть.