Лежала я как-то в больнице в Петропавловске, ну, там городские все. Мы гуляли с одной женщиной по саду, и она спрашивает, а вы откуда. С Севера, говорю, с Камчатки. А она: а, это где люди дикие ходят, вроде медведей.

Светлана Уварова, Оссора, 1992

Дихотомические пары стереотипных понятий, таких как изоляция или традиция, прогресс или современность, сыграли важную роль в формировании образа коренных народов Дальнего Востока России. Подобные замечания, порожденные городским сознанием и цивилизованным воображением, часто можно услышать на северо-восточном побережье Камчатки. В этом конкретном замечании коряки ассоциируются с грубыми и дикими существами, в которых нет ничего человеческого. Тайная оскорбительность этих слов заключается вовсе не в том, что люди метафорически приравниваются к таким могучим животным, как медведи. Многие знакомые мне коряки сочли бы эту аналогию весьма лестной. С точки зрения жителей тундры, медведи сродни людям. Как и коряки, медведи прекрасно знают тундру: они опытные охотники; они преодолевают большие расстояния в поисках пищи; они всеядны, а без меха их тела напоминают человеческие. Оскорбительно и обидно то, что одна хитрая метафора сплетает воедино человеческую и звериную натуру. Считается, что медведь непредсказуем и дик, он принадлежит к опасному царству необузданной природы. Получается, что коряки характеризуются через образ природы, которая их окружает и в которой они живут.

Валить коряков в одну кучу с дикими зверями – лишь один из многих способов их представлять и описывать. В этом и следующем разделах рассматриваются некоторые названия и метафоры, которые использовались как ярлыки, призванные выставить коряков архаичным, примитивным и невежественным народом. На протяжении всей истории коряков называли по-разному; одни из этих наименований звучат насмешливо, другие – злобно, третьи – более уважительно и справедливо. Некоторые были даны им соседями по региону, некоторые – этнографами или государством. Я начну этот раздел с рассмотрения региональных и этнографических наименований, а потом перейду к государственным.

Несмотря на длительные споры по поводу этимологии и семантики, в целом этнографы, похоже, сходятся во мнении, что этноним «коряки» – не самоназвание, а некий лингвистический гибрид, в котором объединились культурно разнящиеся наречия. Слово «коряк» появляется в антропологической литературе примерно в конце XVII века [Вдовин 1973: 51] и восходит к этимону «кор» (qora), означающему «домашний олень» [Иохельсон 1997: 19]. Большинство этнографов предполагает, что либо северные соседи коряков, чукчи, либо южные, ительмены, использовали этот или похожий по звучанию этноним для обозначения оленеводов, китобоев и охотников, живших на скалистых и малонаселенных землях северной Камчатки. Позже то ли казаки [Стеллер 1999: 62], то ли местные русские [Иохельсон 1997: 19] ввели это слово в широкий обиход.

Когда я только начинала знакомиться с материалами о севере Камчатки, мне было трудно оценить название «коряки»: оно казалось мне непроизносимым и неестественным. Оно никак не передавало ощущения многообразия и важности различий между общинами, особенно учитывая заявления самих коряков о том, что они представляют собой группу людей с разными индивидуальными особенностями. Однако, хотя в описании своих полевых исследований я стараюсь избегать ложной однородности, на протяжении всей книги я использую слово «коряки». В настоящее время коряки и сами начали использовать этот этнический ярлык как предмет гордости перед лицом растущего социального и, как утверждают некоторые, культурного упадка. Бросая вызов региональной несправедливости и эгоцентричным интересам национального государства, этнограф принесет больше пользы, демонстрируя правоту политического класса, а не отвергая самый достоверный с научной точки зрения термин, обозначающий народ. Используя название «коряки», я занимаю позицию, имеющую как слабые, так и сильные стороны.