– И?

– В «просто так» разговоре, он сказал, что говорили они о книгах, человеческих книгах. Будто есть другие? Почему о книгах? Он не пояснил, просто сказал.

– А сорока дворцовая или из магистрата?

– Вот это неясно… Вспомнил! Он заметил, что сорока чуть не сбилась с лёту от восторга! Не от самой книги, а от переплета. Какие бывают красивые переплеты. Яркие, блестящие, украшенные металлом и камнями… Сорока чуть не упала с воздуха! Забавно.

– А что знаешь ты?

– Я слышал выстрелы и видел как слетал Грифон, слетал криво, будто шатаясь в воздухе, я пошел за ним…

– Больше ничего?

– Нет, я подумал – браконьеры из вновь прибывших. Но потом решил, что вряд ли они.

– Никого в воздухе больше не заметил?

– Нет, я уже не глядел вверх… Но кроме Грифона, в Овраг никто не слетал… Ты это хочешь знать?

– Как ты догадался?

– Никто и ничего не слетали.

…Коста внимательно посмотрел на Александера, потом перевел взгляд на мозаики и спросил:

– Как ты сам догадываешься об всем?

– Не знаю, – привычно ответил Александер, – вероятно, у меня есть то, что вы называете чутьем.

– Но у тебя это не от опыта.

– Да. Это вероятно чутье другого порядка.

– Врожденное ощущение Каэнглума…

– А ты как?

– Здесь нормальные человеческие отношения и всё необычное я воспринимаю как реалист.

– Странно.

– Я реалист и смотрю на чудо, как реальность. Но не считаю за чудо то, что можно объяснить рационально.

– Ты бесстрашен, ты не боишься иного.

– Чудо вещь самостоятельная, как ты определил, Стивен, и не дается в собственность.

– Как… как грифон. – Смеется Стивен.

– Да. И чудо разрушает наше кое-как слепленное своё, оттого мы и пытаемся оправдать сами себя, пытаясь, объяснить чудо рационально. Мы оправдываем страх потерять своё, в первую очередь. Защищаемся. Хотя даже и так, чудо не перестает быть чудом и потому мы его отторгаем. А нормальность отношений многих пугает и настораживает, но я трезвый реалист, – Коста смеется, – и мне приходиться принимать эти отношения, как необходимое. Например, Бориса подвезти мог только Иво, а Иво не сказал об этом. Почему? Он совершенно уверен в том, что Борис не мог этого сделать. Он сам себе прокурор, но не прокурор Борису, а если бы был уверен, что тот и сделал, все равно бы его не выдал «Не мое дело судить и наказывать». Каждый здесь самостоятелен, состоятелен и сам себе судья, но не другому. В конечном счете, это и помогает больше всего.

– Наверно молчанием? – задумчиво спросил Стивен.

– Невмешательством, – ответил Коста.

– А почему ты догадался, что Борис как-то к этому причастен? – спросил Александер.

– А Калоян?

– Советник Калоян, комиссар знал? – Стивен надел очки, мельком взглянул на Косту и тут же снял.

– А как же. Хъ. Он приходил к Борису, как обычно сватать за него свою сестру, а заодно и выяснить, причастен Борис или нет. И выяснил. Он не мог не выяснить, кто что знает. Он на то и комиссар магистрата. И на месте побывал первым. А не сказал? Как можно сказать на будущего родственника? Тем более зная, что Борис не виноват. Главное, Калоян теперь знает то, что ему нужно было знать. Быть в курсе. Здесь легко. Здесь всё естественно.

Итак. Никто, кроме Иво, не ехал оттуда в такую рань. Борис испачкался в глине на Беличьем Ручье. В том месте ручей падает водопадом в овраг. Хъ. Глина – вечная спутница следопыта! Там он выбирался, и там его подобрал Иво. По времени подходит. А я увидел грязные сапоги. Борис никогда не ходит в грязных сапогах, даже когда работает в грязи. Значит ехал в непонятном настроении, не заботясь о своем виде, а он аккуратен.

– Но почему он не доехал до Лазарета?