– Выбор за тобой.

Я вылез из ботинок и сунул ноги в кроссовки. Трубка, прижатая плечом к уху, соскользнула и грохнулась на пол.

– Что случилось? – голос Марсо затерялся под моими ногами.

– Ничего не случилось, – я поднял трубку и снова прижал ее плечом к уху. – Неужели ты думаешь, что я прямо сейчас поползу в Москву по телефонной линии. Телепортироваться и то легче.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Что все! Опять ты за свое. О боже! Я не яппи и никогда им не стану. Ты это прекрасно знаешь. Я не буду сличать активы и пассивы, которые принадлежат не мне, а какому-нибудь сукиному сыну? Не буду, и все! Преподавать экономику за копейки? Тоже не буду! Здесь в Йемене я сам себе хозяин. Да, да, спасибо Боре. Он тоже сукин сын. Согласен! Но свой сукин сын. Нет, он меня не купил. У нас договорные отношения. Я свободный художник. Над всеми есть кто-нибудь более сильный. Вопрос в том, на какую степень зависимости согласиться. Да, да, да! Я очень благодарен тебе за переезд в Москву. Сам я бы никогда на это не решился. Я понимаю, как ты устала. Никто твоих заслуг не умаляет. Сколько можно говорить об одном и том же. Согласен, не каждая женщина смогла бы так успешно справиться со всем этим, а ты смогла.

На мой двухминутный спич Марсо ответила пятиминутной истерикой. У меня заболела голова.

– Хорошо, – я еле сдержал раздражение. – Ты, как всегда, во всем права… Но сейчас тебе придется подождать. Все, все, дорогая, запиши мой телефон. – На той стороне опять раздались всхлипы. – Спокойной ночи!

Я встал с кресла, выключил свет и снова подошел к окну. Вдоль портовых сооружений протянулась ярко-желтая линия огней, обозначающих край моей Ойкумены.

Все бабы дуры, но не потому что дуры, а потому что бабы. Марсо права в одном – я пускаю дело на самотек и откупаюсь от нее деньгами. А что мне еще остается?

Я позвонил Косте.

– И что ты забыл в Йемене? – обиделся он. – Можно поменять реальность, но поскольку она многовариантна, есть опасность опять промахнуться. Вспомни Рембо.

Сделав шаг назад, я упал на кровать и вытянулся на ней во весь рост. В окно влетел шум океана.

– Я – не Рембо. Постараюсь тут не задерживаться.

В этот момент в коридоре послышалось бряканье цепей и скрип колес. Ничего себе.

Я спустил ноги с кровати, нашарил кроссовки и вышел в коридор. Там было темно и пусто. Откуда-то доносилось постукивание бильярдных шаров. Я рассеянно уставился на дверь в конце коридора, ведущую, видимо, на черную лестницу.

Да, привозить сюда Марсо и дочь – полное безумие.

Я вернулся в номер, снял трубку телефона, все еще влажную от недавнего разговора, и еще раз позвонил в офис. Но никто не ответил.

В дверь постучали, и старческий голос промямлил: «Ужин, сэр».

«Да-да, сейчас иду».

Я перекатился по кровати к шкафу и переоделся. Серые брюки, белая рубашка. Сойдет. Коридор был покрыт ковром с густым ворсом, и я несколько раз о него споткнулся.

Столовая располагалась этажом ниже. Высокие потолки, вереница столов. Внешнюю стену опоясывала терраса, там тоже были расставлены столики. Окна выходили на тихую улицу, за которой виднелось море.

В дальнем углу симпатичная пианистка тарабанила на рояле мазурку. За ней на стене висел большой портрет Артюра Рембо.

Все постояльцы сидели за большим круглым столом.

Ко мне подошла Танара, держа в руках поднос. В большой рюмке зеленела какая-то жидкость.

– Что это?

– Мой фирменный аперитив, – сказал хозяин. – Только для европейцев.

Я поднял рюмку и залпом выпил все содержимое. Липкая жидкость пошла круто вниз и попала в самую точку. Но горло сразу же онемело. Напиток оказался очень крепким.