– Конечно, не было и речи о продолжении карьеры. Дирекция театра ни за что не приняла бы калеку (да и как выступать?), а на пенсию я не могла рассчитывать, потому что ещё не числилась в штате артистов. В восемнадцать лет Академия исключила меня, и я осталась без средств к существованию. Тебе не понять, чего я лишилась. Мои мучения не описать словами. Каждую ночь снился мне один и тот же кошмар, что бомба падает на мой дом, и я погибаю под её тяжестью. Телесная боль была ничто по сравнению с душевной. Однако надо было жить дальше, хоть я и была опустошена. Я устроилась продавщицей в музыкальный магазин, но недолго проработала там. Это было не моё, к тому же я не могла больше проходить мимо театра и не могла обслуживать музыкантов. Это было выше моих сил. Я перебралась на окраину, где плата за жильё меньше, а ещё мне не хотелось поддерживать связь со своими бывшими знакомыми, выносить их жалостливые взгляды и выслушивать отчёты об их успехах. Я исчезла, будто меня и не было. Стала работать в овощной лавке. Платили мало, но я кое-как справлялась. Моё душевное здоровье подорвалось и становилось хуже с каждым днём, даже окончание войны не доставило радости. Критический момент настал, когда я увидела театральную афишу на улице. Ричард Геттис, мой одноклассник и партнёр, стал постановщиком современного балета и выбился в люди. Я могла бы быть с ним, стать его примой, но не моё имя значилось на афише, а Эльзы Макмиллан, которая всегда шла второй после меня в танцах. Чтобы избежать позора, я решила покончить с собой. Это был день моего рождения, мне исполнилось двадцать. Остальное ты знаешь.

Я разрыдалась не только от ужасных воспоминаний, но и от облегчения. Груз, что я несла на своих плечах, стал значительно легче, но всё-таки я не полностью избавилась от него.

Я утёрла нос рукавом хозяйского халата, который всё ещё был на мне вместо моей нормальной одежды. Удивительно, но мои слёзы иссякли.

– Не каждому человеку довелось испытать то, что выпало на твою долю, особенно в столь юном возрасте.

Я посмотрела на Хемиша. Он был очень серьёзен.

– Думаю, лучшим для тебя будет вернуться на сцену. Свяжись со своими коллегами, скорее всего, они с радостью примут тебя обратно.

– Ты серьёзно? – изумилась я, никак не ожидая таких слов.

– Я редко шучу, Агнес. Понимаю, тебе это кажется невероятным, но я не настаиваю, чтобы ты вернулась на сцену прямо сейчас. У тебя есть достаточно времени, чтобы всё хорошенько обдумать, и начать снова свой ежедневный… Как ты говоришь?

– Экзерсис. Но, Хемиш, как я буду выступать с такими ногами? – я приподняла полы халата и продемонстрировала свои шрамы.

– Вот именно. Твои шрамы будут доказательством твоей решимости танцевать, несмотря ни на что. Ты же говорила, что это всё, что осталось в твоей жизни. Неужели не так? – он говорил оживлённо и глаза его загорелись.

– Да. Но кто примет меня? Какой театр захочет взять калеку?

– Твой партнёр. У тебя ведь идеальное тело, уникальные данные. Тебя не стали принимать из-за того, что ты долго лечилась и не могла выступать, а не из-за шрамов.

– Но для балерины важнее всего красота.

– Нет. Только пластика, движение. Докажи всем, на что способна с больными ногами. Обдумай сейчас всё, что я сказал. Отдохни. Я могу это забрать? – он указал на кучу вещей.

– Да. Выкини всё это. Оно мне больше не нужно.

Мой друг сгрёб всё в охапку вместе с дорогими лентами.

– Хемиш, – я остановила его у дверей.

Он обернулся, и я подошла, чтобы обнять его. Его рука сперва задержалась, но потом легонько коснулась моих волос. Он был так высок, что я чувствовала себя маленькой девочкой, закутавшейся в большой взрослый халат. Его запах напомнил о родном доме, и мне не захотелось отпускать его.