– Не для радости собрал я вас ныне, но для ноши тяжкой. Эрбины, это про́клятое племя, вторглись в земли древан, братьев наших. Их земли – наши земли! Их кровь – наша кровь! Варги подлые грабят и убивают, жгут детей наших в пещах огненных, гонят нас с домов наших. Не можно то терпеть. Призываю ныне всех славных людей вернуться к племенам да родам своим, дабы поднять их на битву с варгами, отродьем Чернобожьим. Я, Бодрич, кнез рарогов, призываю вас на битву!

Снова возгласы одобрения раздались в ответ на слова его. Кнез пользовался всеобщим уважением, он слегка осадил крики рукой:

– При отце моем, Добромысле, тихо сидели чернобожники, не смели они ходить в земли наши. А всё потому, что во времена отца моего отца, Гардомира, выгнали проклятых за Лабу, многие из них остались в земле нашей на веки вечные, без погребения. С тех пор жили мы в мире, и всем всего хватало по берегам Белой реки. Но эрбины нарушили наш вековой уговор и снова явились к нам. Мы найдем, чем ответить! Они пришли, чтобы жечь и убивать – мы же убьем и пожжем их самих, как это было при отце моего отца!

Последние слова кнеза: «Наши деяния в правде Сварожьей! Варги будут биты! Мы победим!» – потонули в одобрительных воплях и грозном звоне оружия. Мечеславу эти слова удивительным образом напомнили что-то давно и хорошо знакомое, то ли виденное в фильмах, то ли описанное в книгах.

На лугу тем временем всё пришло в движение. Кнез сел на подведенного ему белого коня и, в сопровожении гридей, отбыл в направлении стольного гарда своего, называемого Зверин, на берегах одноименного же озера. Озе́рами тут, кстати, называли и моря тоже (езеро – зее – sea), так что надо было еще не перепутать.

Вослед отъехавшему кнезу тронулись и другие племена и роды со своими предводителями. Луг превратился в настоящий табор – ржали кони, разъезжались телеги на тяжелых деревянных колесах, шли люди с мешками скарба. И в этом не было ничего нового – когда-то давно, еще до того, как арьи, предки славных людей, осели в восточноевропейских лесах, они кочевали по просторам Евразии, и сила их была не только в бронзовых топорах, но еще в конях и колесницах. А секвенирование генома тех же скифов дало ответ на давно мучивший науку и казавшийся неразрешимым вопрос – кто они такие? Так вот, скифы оказались своими, гаплогруппа R1a, так-то.

* * *

Не сказать, чтобы всё это стало неожиданностью для вождей племен славных людей. О том, кто такие эрбины и что у них за повадки, тот же кнез знал предостаточно – и от отца своего, и от отца своего отца, и от боляр да воинов бывалых. Про ворожью сущность этого зловредного племени славные люди ведали уже много поколений, с самой первой встречи. Когда это случилось впервые, науке было неизвестно. Существовали вполне обоснованные версии о том, что встречались они еще в кочевое время, где-то в поволжских степях в седьмом тысячелетии до нашей эры, в лице ямников, абашевцев (предков эрбинов) и шнуровиков, фатьяновцев (предки арьев). Есть мнение, что следы этой встречи прочно впечатались даже в мифологию – асы против ванов. Но это неточно.

Мечеслав, то есть, конечно, Андрей Сергевич, не имел привычки переносить гуманистические идеалы второй половины двадцать первого века на прежние эпохи, это было по меньшей мере наивно. С точки зрения современных людей всё, что он видел в рамках своих экспериментальных исторических штудий, было дикостью и варварством от начала и до конца. Но, живя в тринадцатом веке до нашей эры, смотря в глаза этим людям, деля с ними краюху хлеба и кусок вяленого мяса, труды и отдых, горе и радость, Мечеслав не мог не признать – угол зрения менялся, и проявлялись детали, не видимые из будущего.