- Чего ты добиваешься? – заорала во все горло.

- Ну наконец-то, - радостно выдохнула она, присев на свое место. – Я уж думала сегодня не пообщаемся, - косо смотрит мне в глаза, убирая фотографию обратно в папку. – Мне уже доложили, что твои тренировки прекрасны и безупречны в оттачивании мастерства. Видела запись, умница, - хвалит меня. Но все это напускное и не настоящее. Не свожу с нее своих глаз, стараясь показать Каролине силу своего характера. – Знаешь, - она продолжает свои мысли, слегка призадумавшись, меняет позу. – Когда я танцевала, казалось, вот-вот взлечу и превращусь в ту саму белую лебедь, ради которой весь спектакль обретал смысл. Борьба между черным и белым. Сражение за свободу в выборе любви и ее силы. Но, когда вгоняют в рамки, ты бьешься из последних сил, только все бесполезно. Клетка сжимается, убивая в тебе все светлое, ради чего держался до последнего.

- Хочешь сказать, что ты стала жертвой? – скептически задаю вопрос, не выдерживая ее монолога. Каролина улыбнулась, впервые искренне и с интересом, ведь в данную минуту мы говорим о ней.

- Да, милая, жертвой, - говорит четко, отделяя каждое слово. – Знаешь, когда я встретила Владимира, то и одновременно познакомилась с Авраамом – они друзья. – Эта новость слегка оглушила меня, но я молча слушала, всё, что женщина решила выложить. Каролина не боится признаваться, зная, что я никуда не сбегу и сказанное ею навсегда останешься за этими стенами. – Представляешь, я полюбила Островского с первого взгляда, как ты Леонида. Да-да, я видела эту искру в твоих глазах, как ты была готова ради него на всё. И, знаешь, это я уже испытывала однажды.

- Ты разбила мою семью, - гневно делаю замечание Каролине.

- Только для того, чтобы ты, наконец, поняла, что ты – прима, твоя душа навсегда принадлежит балету.

- Безумие какое-то, - фыркаю в ответ, затем отворачиваюсь от нее.

- Наша любовь с Владимиром была взрывоопасной, настоящей. Так, как он любил меня, больше никто не сможет. Но, он сделал свой выбор, - слышу в ее голосе злость, смешанную с ненавистью. – Семья, - протягивает это слово, будто оно отравлено. – Ради сыновей и жены оставил меня ходить по краю лезвия. А потом он пропал, но его место быстро занял Авраам, подставляя плечо в трудную минуту. Надеялась полюбить его так же, ждала этого искрометного ощущения, но его не было. Каждый проведенный с ним день, а потом и вечера, стали только душить. Теперь отчасти понимаю Островского, - Каролина хохотнула, - Зоя душила его, а меня – твой отец. Однажды хотела просто уйти от него, оставить все в прошлом, но, знаешь, - женщина замолчала на мгновение, уставилась в никуда со стеклянным взглядом, - не смогла. – Теперь истерический хохот заполнил пространство. – Боже мой, я не смогла уйти от того, кто сломал мне жизнь. Сломал мне обе ноги только для того, чтобы воплотить угрозу в реальность.

- Не понимаю, причем тут отец, - жму плечами, и это ее злит не на шутку.

- Ах, да, - она уставилась на меня. – Совсем забыла, что ты не посвящена в жизнь «до» того, как твоя мама прекратила выступать. Но теперь узнаешь, что из себя представляет твой «любимый папочка». Ведь так ты всегда звала его, как только он переступал порог дома. – Каролина вздернула бровь, презирая то светлое, что было в моем детстве. – Я была беременна тобой, моя дорогая, но даже это его не остановило. В тот вечер Авраам встретил Владимира в моей гримерной, это стало точкой невозврата. Дома задал вопрос в лоб, и я не стала отрицать нашей встречи, где мы расставили все точки над i. Но он не поверил мне, - Каролина всхлипнула. – Орал на меня, угрожал, а потом, - она замолчала, - а потом, схватил биту, что всегда лежала около входной двери. Два резких удара – мгновенные переломы на обеих ногах.