– Встаньте как хотите и смотрите куда вздумается, – сказал я. – Просто будьте собой.

Ага, попробуйте быть собой, когда с расстояния в несколько шагов незнакомец наводит на вас камеру, но моя догадка подтвердилась, и они справились лучше многих. Парень привалился к стене и стал смотреть на крыши домов на другой стороне улицы, а девушка, отвернувшись от меня, обняла его и положила голову ему на грудь.

Я пару раз их быстро сфоткал, передвинулся чуть левее и сделал еще несколько кадров. На последнем парень смотрел прямо в объектив, не то чтобы улыбаясь, но вполне довольный.

Я опустил камеру.

– Супер, спасибо!

– Не за что, – кивнула девушка, и они пошли дальше, взявшись за руки.

Уже почти два года, как умерла мама. Мне говорят: время лечит, но я даже не понимаю, что они имеют в виду. И хочу ли я вылечиться. Вот представьте: вы умираете, вокруг собрались самые близкие люди и все опечалены. И тут кто-то говорит: «Да не переживайте, через пару лет это пройдет».

Казалось бы, термин, которого вы никогда не знали, не может целиком изменить вашу жизнь, и все же я бы предпочел до скончания веков не слышать о «метастатической инвазивной дольковой карциноме».

Нам рассказали о ней перед тем, как я пошел в девятый класс. Сначала мне и Олли говорили, что маме придется долго лечиться. Но вскоре стало невозможно скрывать происходящее. Мы слышали разговоры о «четвертой стадии», «паллиативном лечении» и «хосписе». К тому же только зомби могли бы не заметить, что окружающие ходят как зомби. Через несколько недель правда выплыла наружу: мама умирает и никто на свете ничем помочь не может.

Вот это бессилие принять оказалось сложнее всего. По телевизору показывают людей с гораздо более экзотическими и редкими заболеваниями, чем рак груди, и гениальные ученые и врачи из кожи вон лезут, чтобы найти способ их вылечить. А в интернете пишут обо всяких потрясающих открытиях в медицине. Однако к маме это никакого отношения не имело, словно никто и не пытался ничего предпринять. Ах да, ей же предложили несколько вариантов. Целых два.

Первый: врачи могли сделать все возможное, чтобы мама не страдала, – и она умрет через несколько месяцев.

Второй: они могли прописать курс лечения, от которого ее будет выворачивать наизнанку, – и, скорее всего, она все равно умрет через несколько месяцев.

Мама, самый мудрый человек из всех, кого я знал, выбрала первый вариант.

Я же предпочел бы третий: ничего из вышеперечисленного. А что-то – что угодно! – без «и скоро она умрет» как части прогноза.

Помнится, я решил поговорить с отцом и настаивал, мол, наверняка есть какой-то способ, но отец очень мягко объяснил мне, что рак уже распространился по всему телу и тут никто ничего поделать не сможет.

– А я… я отказываюсь это принимать! – заявил я сквозь слезы.

Отец подошел и неожиданно сжал меня в своих медвежьих объятиях, потом отступил назад и положил руки мне на плечи.

– И вот это я в тебе люблю, Джей. Как и многое другое.

Мама протянула четыре месяца и ушла после зимних каникул. Последнюю неделю она провела в больнице, и отец практически жил там вместе с ней. Я был с мамой в последний день. И решил больше никогда его не вспоминать (и уж тем более не говорить о нем), но одна вещь прямо врезалась мне в память – после смерти мамы врач посмотрел на часы и сказал медсестре: «Запишите официальное время кончины: 9:09 вечера».

Я тогда еще подумал: «Какая разница? Мы все знали, что она вот-вот умрет, это ведь не загадочное убийство или еще что-то странное». Однако в итоге оказалось, время действительно имело значение – по крайней мере, для меня. Так как – если не считать того невообразимого факта, что мама ушла от нас навсегда, – труднее всего было смириться вот с чем: весь остальной мир продолжал жить как ни в чем не бывало. После тех слов доктора я посмотрел в окно, с четвертого этажа, и вдалеке увидел людей, которые, как обычно, шли по улице. А я никак не мог свыкнуться с мыслью, что земля не перестала вращаться вокруг своей оси в 9:09 вечера.