Митя понял, что придется отвечать, а потому сразу начал тянуть время – просто чтобы собраться с мыслями.

– Так сразу всего и не перечислить.

– Ну, уж постарайтесь!

– Я не отказываюсь… тут другое… – Митя замялся; он давно понимал, что уже наговорил лишнего, но следователь снова стиснул кулак.

– Граж… господин Фадеев! Чем откровеннее вы мне обо всем расскажете, тем меньше подозрений у меня возникнет в отношении вас. А то ведь я могу действовать по-другому. Хотите?

– Нет! – резво взвился Митя.

– Я ведь могу считать, что отсутствие у вас судимости вовсе не ваша заслуга, а просто наша недоработка…

– Ой! – вырвалось у Фадеева.

– А могу вспомнить и про Конституцию. Про презумпцию невиновности. Никто не должен считаться виновным, пока вина не будет доказана в соответствии с действующим законом и подтверждена вступившим в законную силу приговором суда, – чуть переиначив, но почти слово в слово повторил Агушин конституционную норму.

– Так лучше. Да я и не отказываюсь. Тут другое. Понимаете, Иосиф Давыдович не очень верил во всякие юридические документы.

– Это почему же?

– Ну, он говорил, что, мол, у закона души нет. Вот и не верил. Бумаги подписывал в самом крайнем случае. В основном все на руках решал.

– Как это «на руках»?

– Ну, встретились, договорились, руки пожали. Все. Диил!

– Что? – снова не понял следователь.

– «Диил». Это значит по-американски «сделка». То есть «по рукам», «договорились». Ну и никаких бумаг не надо. Я же говорю, он им не доверял. Потому и адвоката у нас толком не было. Пару раз обращались к Резнику да Павлову.

– И что же? – заинтересованно напрягся Агушин; он умышленно обошел вопрос адвокатской помощи в начале допроса, но знать об этом считал важным.

– А ничего. Какой нормальный адвокат возьмется за дело, если никаких документов нет? Давыдыч втолковывал им, что «этот слово дал», «тот за слова отвечает», а этот вообще «не по понятиям». Но толку – ноль!

– А что… так все ведут бизнес в вашей сфере?

Фадеев с сомнением покачал головой:

– За всех не буду врать. Но у Иосифа Давыдовича так чаще всего и бывало. Потому и не могу я всего сейчас сказать и наверняка чего-то не знаю.

– А из того, что знаешь?

– По певцам сказать могу. Клим Чук, Айя Кисс – из последних. Группа «Вице-президент», «Ляльки» – это уже давние. Но тут как раз исключение. Все бумаги Шлиц подписывал.

Агушин снова удивился:

– Это почему же так?

– Очень просто. Они же когда бесхозные-бездомные, чмошные, короче, приползают к продюсеру, то все как один скулят. Готовы отдаться по беспределу.

– Что это значит?

– Ну, они никто. Не то что звезды, а вообще ни-кто! Пустое место. Таких в любой сельской музыкалке сотни. А продюсер может из каждого более-менее артиста сделать. Только ему это ни с какого боку не упало. А им – мечта! Так за эту мечту они готовы хоть в постель, хоть в прорубь.

При слове «постель» глаза Агушина засветились. Он был не чужд плотских радостей и сплетен.

– И что же продюсер?

– По-разному. – Митя поморщился. – Отдаться-то все хотят, только что потом с ними делать? Мы же их не в путаны готовим, а в артисты. А артист все же должен иметь талант.

– Ну, а как вот эти… которых ты называл? Клим Чук, Айя Кисс?

– А-а-а. Клим сам прибился в «Гоголеффе», ночном клубе, два года назад. Он там снимался…

– В фильме?

– Ха! Если бы! Снимался – в смысле, кто бы его снял на… вечер или ночь. Как получится, – ехидно пояснил Митя, вспомнив недавний разговор и наглые ответы того, кто недавно на роль выше клубной потаскухи не претендовал.

– И что же Шлиц? Снял его? – Агушин все же ждал скабрезных подробностей.