Лгали сны – пропал ни за грош,
Кончить срок в земле суждено.
Ржавой лампы ржавая дрожь.
В неподвижных зрачках темно.
1971,
Мордовия
«Господи, Господи, Боже мой…»
Господи, Господи, Боже мой,
Некому строк прочесть,
Поведать о песне сложенной,
Подать звонкую весть.
Шепчу про себя и пестую,
Сам-друг брожу себе с ней,
Незнаемой и безвестною,
Родимою и моей.
1971,
Мордовия
«Осень зимняя. Утро ночное…»
Осень зимняя. Утро ночное.
Ярый ветер и дрожь фонарей.
Злые сны обернулись судьбою —
Что отчаянней их и верней!
Затеряться бы, спрятаться снова
В этих снах, с головой в них пропасть,
Чтоб ни слова из них, ни полслова
Не сбылось. Никакая напасть.
1970, Мордовия
«Как ты снишься отчаянно, Стрельна…»
Как ты снишься отчаянно, Стрельна!
Точно ранишь меня огнестрельно —
То шумящим с разбега заливом,
Плачем чайки и ветра порывом,
То кабиной на пляже безлюдном,
То вдруг псом вороватым, приблудным,
То простором и шорохом парка,
Маятою вороньего карка,
Одиноким вдали пешеходом,
Торопящим строку небосводом…
1971,
Мордовия
«Осень, осень шумит в ушах…»
Осень, осень шумит в ушах,
По земле, знай, травушку стелет,
Лихо листьями каруселит.
Шорох, шелесты что ни шаг…
Прилетали уже скворцы
Напоследок, сорока машет,
Точно тростью, хвостом и пляшет,
Шлёт поклоны во все концы.
Небо сумрачное кругом,
Пахнет сыростью, гарью тянет
И печалью знакомой ранит
Об утраченном враз, о том…
Знаю горесть эту и страх…
А ветра всё злей пробирают
До костей, и листья сгорают…
Осень, осень шумит в ушах…
1970,
Мордовия
«Сновиденья мои ночные…»
Сновиденья мои ночные,
Душу ранящие до дна,
Словно снова вижу Россию
Из столыпинского окна.
Словно снова голые нары,
Горечь пайки да злость ментов,
Да вагона вздроги, удары,
Паровоза утробный зов.
А России разбег короткий,
Деревушки и деревца
Сквозь решётки да сквозь решётки,
Ни начала и ни конца.
1978
«Кончается, кончается, кончается…»
Кончается, кончается, кончается
Последний год из тех шести годов,
А как вначале было не отчаяться,
Когда проклятый скрежетал засов?
И койка всё безвыходнее вздрагивала,
И всё привычнее был звяк ключей,
И всё верней воронка та затягивала,
В которой сам не свой да и ничей.
Кончается, да только память хваткая
То мукой отзовётся, то виной,
То милою погибшею тетрадкою,
То с другом пересылкою ночной.
Кончается, да только сон обрывистый
Присвистнет надзирательским свистком,
Или несём парашу и не вынести,
И что-то там ещё, ещё потом…
1975
«Где корки хлеба да объедки…»
Где корки хлеба да объедки
Баланды в бочках, что ни день,
Не молкнет птичья дребедень —
Как в развесёлой оперетке,
Танцуют, скачут, говорят,
Посвистывают, напевают,
То вразнобой, то все подряд,
То ссоры, драки затевают,
Безостановочно клюют,
Взлетают и опять садятся.
А, может, о цене рядятся?
Знай, покупают, продают?
На этой ярмарке народ
Всё тот же – воробьи, сороки,
Чей хвост трубой, а руки в боки.
Синицы пляшут взад-вперёд,
Ворона, мелкий люд спугнув,
Усядется, кусок послаще
И пожирнее схватит в клюв,
И, глядь, мелькает где-то в чаще…
И так все дни, и месяца,
И годы – тот же свист и говор,
Едва плеснёт отбросы повар,
И нету этому конца…
1973,
Мордовия
Лене
Вышла замуж за тюрьму
Да за лагерные вышки —
Будешь знать не понаслышке —
Что, и как, и почему.
И в бессоннице глухой,
В одинокой злой постели
Ты представишь и метели,
И бараки, и конвой.
Век двадцатый – на мороз
Марш с киркой, поэт гонимый!
Годы «строгого режима»:
Слово против – дуло в нос.
Но не бойся – то и честь,
И положено поэту
Вынести судьбину эту,
Коль в строке бессмертье есть.
Только жаль мне слёз твоих
И невыносимой боли
От разлучной той недоли,
От того, что жребий лих.
1970,
Тюрьма КГБ, Литейный, 4
Сон
Море злое, белый прибой,
Ярый грохот, дальний раскат,