– Кто вы?

Самоубийца надеялся на короткий и ясный ответ. Но вместо ответа на него посыпались вопросы.

– Кто я? Как ты смеешь спрашивать, кто я, если сам не знаешь, кто ты? Кто ты, человек, который пытается на виду у изумленной публики смертью заглушить жизнь?

Самоубийца дал саркастический ответ, как будто хотел унизить допрашивающего:

– Я? Кто я? Я – человек, которого через несколько секунд не будет. И тогда я уже не буду знать, кем я был и кто я теперь.

– Ну а я не такой. Ты перестал искать себя. Ты стал богом. А я каждый день задаю себе вопрос: кто я? – Тут он лукаво улыбнулся и снова спросил: – И знаешь, какой я нашел ответ?

Самоубийца в замешательстве кивнул. Незнакомец продолжал:

– Я тебе скажу, только ты мне сперва ответь. Из каких философских, религиозных или научных источников ты почерпнул идею о том, что смерть – это конец жизни? Мы живые атомы, которые после распада не могут выстроиться в ту же конструкцию? У нас есть только организованный мозг или еще душа, которая, сосуществуя с мозгом, выходит за его пределы? Разве это знает хоть кто-то? Ты это знаешь? Какой верующий будет защищать свои убеждения, не ссылаясь на веру? Какой нейролог будет защищать свои утверждения, не основываясь на предположении? Какой атеист или агностик будет защищать свои идеи, ни минуты не сомневаясь?

Незнакомец познал и расширил сократовский метод. Он засыпал собеседника вопросами, оглушив его этим взрывом. Он был атеистом, но внезапно открыл, что его атеизм – повод для дискуссий. Как многие «нормальные люди», он рассуждал об этих предметах с непоколебимой уверенностью.

Человек в лохмотьях и с подозрительным лицом задавал эти вопросы и себе. Не дождавшись ответа собеседника, он поставил точку в беседе:

– Мы оба ничего не знаем. Разница лишь в том, что я это признаю.

Пока на крыше шел спор о высоких материях, часть людей внизу начала расходиться, не дожидаясь развязки. Они не понимали, что происходит, и теряли интерес. Но толпа почти не поредела: людям не терпелось увидеть, чем все закончится.

Вдруг сквозь толпу стал протискиваться пьяница. Его звали Бартоломеу, и свои глубокие душевные раны он привычно заливал алкоголем, после чего терял человеческий облик. Его растрепанные и чуть отросшие черные волосы многие недели не расчесывали и, судя по всему, не мыли. Лет ему было около тридцати. У него была светлая кожа, густые брови, а одутловатость лица свидетельствовала о бурной жизни. Бартоломеу был настолько пьян, что еле волочил ноги. То и дело он спотыкался, а когда ему помогали встать, вместо благодарности ругался, едва ворочая языком.

Одним он говорил:

– Эй, куда прешь! Я совершаю обгон слева!

К другим обращался так:

– Браток, дай пройти, я спешу.

Сделав очередной шаг, Бартоломеу споткнулся о решетку канализации. Чтобы не растянуться на земле, он попытался за что-то уцепиться и в итоге схватился за какую-то старушку, на которую и упал, чуть не сломав ей позвоночник. Та ударила его клюкой по голове и заверещала:

– Пошел вон, а то я тебя!

У Бартоломеу не было сил отойти, поэтому он заорал, перекрикивая женщину:

– На помощь! Убивают! Старая карга взбесилась!

Окружавшие их люди перестали глазеть на небо и обратили внимание на пьяницу со старухой. Они заступились за женщину и прогнали Бартоломеу со словами:

– Вали отсюда, придурок.

Но он не унимался и принялся всех без разбора благодарить:

– Ребята, от всей души спасибо, что под… подто…

Он был так пьян, что три раза пытался произнести слово «подтолкнули». Затем кое-как отряхнул пыль со штанов и чуть не упал снова.