И все же Самарель не просто сиял. Он пылал, как и его кейза, затмевая все вокруг. В том числе и на Аранеля, чей каждый подвиг и каждое достижение будут лишь блеклым подражанием его брату.

«Будь он проклят Мэлином за свое совершенство!»

Мгновение спустя Аранель затолкал эту мысль в глубины своего сознания.

«Только чистые мысли, – говорил он себе. Он повторял слова, которые мать пела ему каждый вечер перед сном. – Только чистая душа имеет чистые мысли и чистые намерения». Ведь хитроны были частицами сознания, создаваемыми каждой новой мыслью, эмоцией, намерением и действием. Аранель не мог позволить себе подобную мелкую ревность.

Он закрыл глаза и круговым движением провел большим пальцем по ладони. Сначала медленно, потом быстрее, как бы противодействуя замедляющемуся вращению души.

– Ты напряжен. – Голос Самареля вывел брата из раздумий. Они были уже на полпути к утесу, который вел в дворцовые сады. – Я сказал что-то не то или сделал что-то не так?

«Ты никогда не делаешь что-то не так! – хотел крикнуть Аранель – В этом и проблема!» Однако вместо этого он провел большим пальцем по своей ладони с удвоенной скоростью.

– Я в порядке, Сэм. Просто… жаль, что ты уезжаешь.

Вероятно, это была первая чистая правда, которую Аранель сказал своему брату за последние луны. Потому что, как бы ни было больно находиться в постоянной тени Самареля, мысль о том, что он останется в Майане без него, ранила еще сильнее.

– Как и мне, – сказал Самарель, но из-за шума фонтанов Аранель с трудом мог расслышать его слова.

Они вошли в дворцовые сады, наполненные ароматом жимолости и роз. Вдали блестела торана Парамоса с ее манящими золотыми колоннами, изгибающимися в арке.

Королевская стража хотела устроить Самарелю церемонию вознесения, но брат отказался, предпочтя оставить это дело в тайне. Торана становилась все ближе и ближе, и каждый шаг Аранеля ощущался все тяжелее, словно хитроны пригибали его к земле.

– Я принес тебе кое-что с рынка, – сказал Самарель. – Что-то вроде прощального подарка. На память обо мне.

Аранель непонимающе посмотрел на него. Как будто ему нужно было что-то в память о брате. Как будто каждого уголка их дома, каждого дерева в лесу и каждой выложенной камнем тропинки недостаточно.

– Вот. – Самарель с улыбкой протянул ему ракушку. – Можешь добавить ее в свою коллекцию.

– Не думал, что ты о ней знаешь. – Аранель взял раковину и провел большим пальцем по ее краям. У него была огромная коллекция раковин улиток и причудливых листьев.

– Если уж на то пошло, – мягко сказал Самарель, – я не думаю, что тебе это нужно, Ран. Ни одна из них. Ты хороший человек, что бы кто ни говорил.

Подбородок Аранеля задрожал. Ему хотелось броситься в объятия брата, как тогда, когда они были младше, позволить Самарелю подхватить и закружить его. Вместо этого он сжал раковину, и ее крошечные шипы вонзились в его ладонь.

Самарель сделал шаг к торане. Богато украшенные колонны обрамляли его высокую фигуру, выделявшуюся на фоне яркого света Парамоса.

– Ну что ж, – сказал он. – Я должен идти. Но я вернусь, обещаю. Я буду навещать тебя раз в луну. Или чаще, если смогу.

Аранель кивнул, не желая встречаться с братом взглядом. Его родители обещали то же самое пять лет назад, а дедушка с бабушкой – около десяти. Тарали поклялась в этом четыре луны назад. С тех пор Аранель не видел никого, кроме матери, да и та приходила все реже и реже.

Как бы ни прекрасна была Майана, говорят, что красота Парамоса – за пределами всякого воображения. Зачем кому-то возвращаться? Зачем это его брату?

Аранель провел рукой по торане и прошелся взглядом по стихотворению, выгравированному на сверкающем металле: