Официант прервал меня, положив счет на стол. Но мы не спешили уходить. Я продолжила свой рассказ:

− Здесь же, в сенках в летнее время, да, пожалуй, с наступлением весны, разжигали керогаз (керосиновая горелка-печка), подогревая пищу и себе, и скотине. Там же, в кладовке, хранились деревянные бочки с квашеной капустой, которую засаливали и квасили по осени, добавляя туда морковь, помидоры. А еще кадушка с солеными груздями и укропом. Как удавалось моей маме старенькой так делать соленья − до сих пор для меня остается загадкой. Ешь зимой соленые грузди, а они хрустят на зубах, да с горячей рассыпчатой картошечкой! Все соленья делали в деревянных кадушках (бочках). И вкус был отменным. А пирожки с сушеной, летом, клубникой! Да с молоком! Но вот парное молоко очень не любила, но пила по твердому настоянию своей мамы старенькой.

− А я до сих пор не люблю его, молоко … − сморщив нос, сказала дочь.

Я улыбнулась и продолжила:

− Дом наш был огорожен изгородью незамысловатой, досками, как могли, руки женские, натруженные, − так и мастерили. И знаешь, о нашей семье, в основном женщинах (правда и дядя помогал!) говорили в деревне: «Всякая работа горит в руках у Уваровых − что хозяйство держать, что плетень городить…» Да, хозяйственные постройки для домашнего скота тоже соорудили сами. Все животные жили по отдельности друг от друга. Пристроем к кладовке дома был сарайчик для свиней. В хлеву стояла корова Белянка. У кур, гусей и уток был отдельный загон, у каждого вида птиц. Здесь же, во дворе, ямка-погреб. В нем хранились скоропортящиеся продукты в летний период. За курятником и гусятником был огуречник. Здесь сажали в парниках помидоры, капусту. На грядках из навоза росли огурцы, морковь, свекла, а позднее − маленькие, но такие красные и вкусные арбузы-арбузики, под названием «Огонек». Вся мелочь росла в этом маленьком огородике.

− А картошка?

− Тоже была, только в большом огороде. Это участок примерно соток двадцать − двадцать пять, а может быть, и более. Ведь картошка и овощи шли не только в пищу семьи, но и на корм скоту. Бабушка, выходя из избы (так чаще всего звали дом), заслоняясь от солнышка ладошкой, вглядывалась вдаль. В летнее время, может быть, смотрела, не зашли ли куры или гуси в огород. Или какая другая живность. А зимой закрываясь ладошкой от искристого снега, тоже всматривалась в огородную даль. А может быть, так ждала деда с войны? Как теперь узнаешь, какие мысли ее навещали в ту пору?

Расплатившись за обед, мы пошли бродить по улочкам. Оля была задумчива и молчалива. И как-то неожиданно спросила:

− Ты так рассказывала о своем доме… так привязана к нему, ты маленькая хоть уезжала оттуда? Ну, как мы, с сестрами, в пионерский лагерь, например, или, ну не знаю… к другой бабушке в гости или еще куда?

− Так надолго? Нет, − улыбнулась я, − я была очень привязана к моей маме старенькой, к дому… Помню, давным-давно это было. Приехал как-то из другого села, Романово, мой двоюродный дядя − Кукуев дядя Леня на лошади, запряженной в телегу. А на ней пустые фляги с молоком на наш Велижанский маслосырзавод. Ну и заехал к нам. Поиграла я с ним, а он стал просить бабушку отпустить меня с ним в Романово, к бабушкиной сестре, бабе Лене. Долго уговаривал мою бабулю, ну она и отпустила меня. И поехали мы с ним в Романово на лошади. Приехали. Пока он был дома − все нормально. Но ведь дело молодое, вечером надо ему в клуб бежать (на гужовку, как говорили в народе!). А я домой засобиралась в Велижанку. Он мне и говорит: «Вот сейчас поспишь, а завтра с утречка и поедем, домой отвезу тебя». А я ему: «Нет, дядя Леня, ты довези меня до наших огородов, а там я и сама дойду».