Гараж плыл, люди кружили в облаках табачного дыма, я пытался не терять равновесие, дядя Ирак тихо посмеивался, Алек поддерживал. Затем темнота и холод, я пару раз упал. Следующее, что я помню – крики, женский голос. Тетя Цира отчитывает дядю Ирака, тогда как он молча носится с горячей туркай, ему нечего возразить, и он нарочно громко шарит в посудном шкафчике в поисках кружки.

Горький кофе не хотел лезть, его было очень много. Дядя Ирак настаивал, чтобы я не прекращал пить. Меня тошнило, и красное ведро вовремя оказалось под рукой. Все, что было в моем желудке, вышло грязно-желтой жижей. Дядя Ирак отвел меня в ванную, чтобы я привел себя в порядок и хорошенько умылся. Меня положили на диван, и минут через двадцать мне слегка полегчало.

Когда я вернулся, мама сидела под пледом, смотрела телевизор и пила чай. Трепал я без остановки, придумал дикую историю, мол, мама Вано послала нас за заправкой к салату, потом мы ужинали, засели за компьютер, заигрались, а спохватились уже в одиннадцать. Вот я и дома. Мама ничего не сказала, отпила из чашки и продолжила смотреть телевизор.

Навряд ли она поверила. На меня навалилось жуткое отвращение к себе, правду говорю, даже тошно стало. Я пошел в душевую, пока вода падала сверху, я щипал бок живота до появления кроваво-лиловых синяков. Когда я вернулся, мама уже спала.

Я долго ворочался, бок саднило, и кофе не давал заснуть. Рассматривая обои в темноте, я вспомнил о недописанном письме. Я накинул майку на настольную лампу и сел писать. Свет тускло пробивается через ткань, маму он не разбудит. Я заканчиваю писать. Надеюсь, скоро усну. Утром меня ждет новый день, новый школьный день.

2 марта, среда

Последнее письмо получилось больше, чем я хотел. И мне стыдно за себя. Я о многом успел подумать. Что, если она позвонила на домашний телефон Вано, и трубку подняла его мама или сестренка? Что, если теперь она перестанет мне доверять? Она волновалась, поэтому и не спала, пока я не вернулся, а ведь ей рано вставать. Думаю, мне стоит рассказать ей правду, и, в то же время, мне кажется, лучше молчать.

Мне жаль, что так получилось. Я бы мог винить дядю Ирака, это из-за него я оказался в том гараже. Но не он напоил меня пивом. И вообще, Дядя Ирак хотел, как лучше.

Если тебе интересно знать, кто такой дядя Ирак, то я могу сказать то, что он очень интересный человек, ведь он электрик, причем пьющий электрик, что интересно вдвойне. Он особенный: в отличие от многих взрослых, он не притворяется кем-то другим. Он не хочет показаться лучше, чем есть на самом деле. И он не осудит, пока не разберется, что к чему. А после может советом помочь. И, по-моему, это здорово, когда в тебе видят не только пятнадцатилетнего подростка, не относят к категории «дети» и не говорят с тобой снисходительно-поучительным тоном, а могут выслушать и серьезно поговорить.

Чаще всего мы видимся по выходным, садимся за стол, разливаем заварку из керамического чайника и пьем чай. Ты даже представить себе не можешь, о чем можно поговорить с дядей Ираком. Я спрашиваю его о работе, на что он отвечает: «Все еще лампочки вкручиваю». Потом он спрашивает, как мои делишки. Да, он так и говорит, «делишки». Рассказываю, как мы с Вано чудим на переменах. Когда никого из учителей и приставов на коридорах нет, открываем окно, сгребаем снег с подоконников, лепим снежки и бросаем в тех, кто стоит к нам спиной. Это круче, чем бросаться снегом на улице. Вано придумал такую штуку, как «ледяной сосок». Для этого нужен снег и лифчик, и, желательно, чтобы в нем была девушка. Слышал бы ты, какой визг поднимают девчонки. Оглохнуть можно.