Сначала долго молчал – думал. А потом как-то сразу заговорил, и много, и очень понятно. «Гоша – хороший! Гоша – молодец!»

Больше всех он любил бабушку. Она чаще всех бывала на кухне, да и дома вообще была чаще всех и дольше. «Бабу люблю», – говорил Гоша. Она делилась с ним морковкой, разрешала сидеть у себя на плече и перебирать волосы. Для Гоши это была высшая степень его признательности и доверия.

Но была у Гоши одна страсть – любил он шампанское. Само слово не выговаривал, кричал просто: «И мне, и мне!» И как только какой праздник, он уже по столу разгуливает – ждет. Бах – и шампанское по фужерам! Он взлетит быстро, присядет на край, отхлебнет и радуется: «Гоша рад! Гоша рад! Вкусно!» Тогда уже не летает высоко, а переходит от фужера к фужеру: то там хлебнет, то тут.

Так он любил шипучку, что остановиться не мог вовремя: шел вразнос… и напивался. Начинал болтать без умолку, качался, бродил, падал и засыпал на столе на полуслове.

Кто-нибудь бережно относил его в клетку, укладывал в кроватку из-под французских духов.

А потом наступало утро. И оно было недобрым для Гоши: «Гоше плохо! Гоша болеет!»

Корил он себя, накручивал круги по клетке, ругался: «Гоша – алкаш! Гоша пьет! Гоша больше не будет! Алкоголь – яд, яд!»

Долго чистил перышки, пил водичку, иногда и того хуже. Шел к жалейке-бабушке с повинной. Та его спрашивала: «Будешь опохмеляться?» «Нет! Гоша не пьет!» – уверенно отвечал Гоша.

Как он отличал пиво от шампанского, никто не знает, но отличал. Пил исключительно благородное игристое.

Однажды семья решила, что Гоше одиноко, и ему купили подружку. Назвали Яшкой, потому что была она из чужой семьи и якшалась неизвестно с кем до нашего Гоши, да и возраст был неопределенным. Купили ее за хитрый глаз и веселый нрав.

Яшка была симпатичной, желтенькой, но характер показала сразу. Стала наводить порядок в клетке, долго строила гнездо. В общем, хозяйничала. Говорить могла только по-попугайски, но не молчала ни минуты. Постоянно Гошу ругала за что-нибудь: то семечку тот уронил, то нагадил не там, то воду всю выпил.

Гоша испугался. Если бы мог, попросил бы себе другой дом, да не знал как.

Была Яшка хитрой, открывала клетку, закрывала Гошу внутри и летала, где хотела. Гоша возмущенно топал по клетке: «Яшка – плохая! Закрыла Гошу! Открой! Открой!» Но открыть клетку сам не мог: не умел.

И вот в гнезде появились три малюсеньких яичка.

Яшка сидела с неохотой, быстро уставала и удирала при любой возможности. Гоша ругался матом! Нахохливался, но садился-таки высиживать птенцов.

Вечером приходил народ с работы, спрашивал: «Гоша, опять сидишь?» «Опять сидишь!» – вторил Гоша, понурив голову и расправляя крылья.

Потом все вместе ловили Яшку, запихивали в клетку, выпускали на свободу Гошу.

И он спешил к бабушке волосы гладить и разговаривать… про сложности семейной жизни…

А вот пить стал реже… Папа Гоша…

Наконец-то лето пришло.

Как долго мы его ждали! Наступила нестерпимая жара, плюс тридцать ежедневно, и солнце с утра до ночи. Мозг плавился и стекал из-под мышек и вдоль спины. Думать было нечем. Всем хотелось подстричься под машинку, и Зине тоже. В офисах спасал кондиционер, работающий в полную мощь, а вот в транспорте было невозможно. Двери распахивались, и жара бросалась тебя согревать: ты же так просил зимой тепла – вот оно, радуйся.

Но радовались почему-то не все, а только те, у кого был отпуск на носу. А другие «все» – почему-то только перед выходными.

Зина подумала: народ просто не любит работать летом, а жару он любит и лето любит.

Ведь это так здорово – загорать на горячем песке, купаться, жарить шашлык, сидеть у костра. Отогреться от этой холодной зимы, нажариться до чертиков и даже немного про запас. Зина спокойно относилась к жаре – предпочитала тепло холоду. Мозг ее оставался свежим. Она любила лето.