И, тем не менее, мама все детство орала на нас так, что от этого мы, дети, могли описаться. Зная, что она нас будет избивать до полусмерти.

Позже я поняла, почему не могу сопротивляться Володе. Он напоминал мою маму, властную, но с видимостью порядочного человека, которого в обществе уважали.

Да, моя мама смогла сделать себе такую презентацию, что никто не сомневался в том, что она – порядочная женщина. Многодетная мать, воспитывающая не только родных, но и усыновленных и опекаемых детей.

Больных сирот с психическими отклонениями. Ненормальных. С умственной отсталостью, которых никто не хотел брать в семью. А мама это делала с легкостью. Значит тут же в глазах социума получала преференции.

Ее не просто уважали – боготворили и почитали. Внимали каждому ее слову.

К тому же, мама всегда состояла в религиозной общине. И позиционировала себя набожной прихожанкой. До паталогии и самозабвения она молилась, поклонялась иконам, соблюдала все посты и читала акафисты и псалмы.

Проповедовала заповеди божьи, но это не мешало ей вести также жизнь мирскую. Себя она не обижала в том, чтобы жить на полную катушку и наслаждаться своим статусом жены начальника. И всегда имела отдельную спальню, личную портниху и кучу помощниц.

И могла флиртовать, а то и вовсе заводила любовника, когда папа находился в длительных командировках. И тогда же издевалась над нами, родными детьми, унижая нас и истязая.

Как только отец возвращался из-за границы с подарками, то мама становилась веселой и красивой. Надевала туфли на каблуках и новые платья. Пела. Музицировала. И гости, для которых в нашей громадной пятикомнатной квартире накрывались богатые столы, ей аплодировали и ее обожали.

И с нами прилюдно мама начинала разговаривать ласковым и умильным тоном. А когда гости или наши педагоги спрашивали, откуда у нас синяки, то всегда повторяла, что это дети – он падают, дерутся и бывают несносными.

Она, между прочим, многодетная мать. А не монстр.

На самом деле мама была монстром.

Только я этого не понимала и любила ее какой-то болезненной любовью даже тогда, когда терпела от нее унижения и побои.

С Володей сработал перенос, как выразились бы психологи. Это снова была та самая мама, властная, давящая, но все равно манящая и любимая.

С Володей мы виделись редко, но всегда много разговаривали, гуляли или куда-то ехали. После того странного случая нужно быть круглой идиоткой, чтобы соглашаться оставаться с ним наедине. Но я не только не отказывалась, я была почему-то зависима от своего нового знакомого паталогически.

Всему, что он мне вещал, я верила. И слушала его с открытым ртом. Голос у Володи был низким, каким-то гипнотическим, как будто он рассказывал мне на ночь какую-то сказку.

Мне не хватало общения, умных мыслей от думающего человека. Я нуждалась в друге и чувстовала себя одинокой в женском коллективе, где даже Пикассо никто не знал. И страшно удивлялись моему пристрастию к чтению романов Саган.

Володя читал запоями "Братьев Карамазовых", что было для меня показателем – передо мной интеллектуал. Я прощала ему некоторую неряшливость в образе. Мой друг не был щеголем, так я никогда и не требовала от мужчин выбритости и галстуков с запонками.

Мне казался он монолитным, робастным, надежным. Хотелось ему верить и внимать.

Больше о своей жизни Володя не рассказывал ничего. Я имею ввиду о личной жизни. И я не знала, была ли у него семья. И почему в достаточно взрослом возрасте он все еще один.

Про работу Володя тоже говорил мало и как-то вскользь, считая, что технические моменты мне будут просто не интересны как женщине.