– Представила, – тихо сказала она.

– Из-за каждой двери слышен шёпот, но не разобрать слов.

Саша кивнула.

– Пока не откроешь дверь и не вслушаешься, чтобы уловить…

– О чём там говорят? – предположила она.

– Да.

– Вот так ты слышишь мысли других людей? – Саша открыла глаза и пристально посмотрела на меня.

– И только если они находятся рядом.

– Стучись, пожалуйста, прежде чем открыть двери в моей голове, ладно? – и мысленно добавила: «Это единственное, о чём я прошу…»

Я моргнула, почувствовав, как глаза снова защипало.

– Ты веришь мне? – Мой вопрос прозвучал тихо и обречённо: я не верила людям и не верила, что кто-то может верить мне. Что кто-то может поверить в подобное. Я бы сама не поверила.

– Я верю, что ты не умеешь врать! – громко сказала Саша.

Мимо нас прошли двое пожилых людей, старушка оглянулась на Сашу, ухватившись за локоть своего кавалера. Саша улыбнулась ей, а потом повернулась ко мне и шёпотом добавила:

– Только пообещай стучаться, прежде чем войти, ладно?

Я кивнула. Как будто разучилась говорить. И думать. И могла только кивать. Но, кажется, Саша меня понимала и без слов.

У меня был козырь, который перебивал все карты Виктора. В нём была моя сила перед ним. И этим козырем была Саша.

Все женщины моего рода любили Виктора. И в этом была их слабость.

У меня не было друзей – ни в детстве, ни в юности. Обычно про таких, как я говорят «нелюдимая», Диана же убеждала меня в том, что я просто не встретила свою родственную душу. И я верила ей. Что родственные души существуют. Что я обязательно встречу свою.

Со сверстниками мне было попросту скучно: в два года я уже хорошо говорила, читать научилась в три. Читала я много. Диана понимала, что я далеко впереди своих одногодок, поэтому никогда насильно не отдавала меня ни в садик, ни в школу. Ей пришлось подделать мои документы, чтобы я поступила в медицинский институт в тринадцать лет. Но я быстро потеряла интерес к учёбе. И даже тогда Диана не настаивала на том, что я должна довести начатое до конца.

Я искренне верила, что за спиной каждого стоят весы, на одну чашу которого невидимая рука кладёт добро, совершённое человеком, а на другую – зло, что совершил он же. Я никогда не поступала с людьми так, как не хотела бы, чтобы поступали со мной. Я никогда никому не врала. И благодаря моему дару никто не врал мне. Я видела те весы за спинами людей, чаша зла которых чаще перевешивала. Последней крупицей, опускающейся на эту чашу, была неискренность. Лицемерие, лесть – всё это маски одного порока. И они так прочно приросли к лицам.

Я очень много времени проводила с Сашей и хотела, чтобы они с Дианой познакомились.

– И как ты меня ей представишь? – усмехнулась Саша.

Тверской бульвар с первой встречи стал нашим. «Через пятнадцать минут буду на нашем», «сегодня на нашем, нужно успеть до заката, будет красиво», «я уже на нашем, жду тебя» – этими сообщениями от Саши была забита память моего телефона, иногда я перечитывала их перед сном и улыбалась в экран.

– Как есть, – пожала плечами я.

– А как есть? – сощурилась Саша.

– Я смотрю немного глубже и шире, – уверенно ответила я, – и вижу не то, что я неправильная. Или ты неправильная. А то, что мне важнее душа, а не тело, в котором она заперта. Не думаю, что с этим возникнут проблемы.

– Тебя так легко завести, Сонь! – скривилась Саша. У неё была яркая мимика, и я всегда задавалась вопросом: что она делала в медицинском, если хорошо вписалась бы в театральный? Но после того дня, когда обе всё-таки забрали документы из университета, мы ни разу не разговаривали об учёбе, и мой вопрос так и остался без ответа. Каждый раз находился вопрос поважнее. – Ты же не думаешь, что я ничего не понимаю? Мне для этого не нужно уметь читать мысли. Тебе страшно. И ты прячешься за маской стервы, чтобы казаться холодной и злой, а на самом деле ты добрейшей души человек. И в этом твоя слабость.