«Даугела» означает «лесной», – помог ей Гинтарас.

«Тогда по-турецки было бы «Орман», – сказала Лиза, тотчас же вспомнив совершенно, на ее взгляд, неудобоваримое сокращение от звучного литовского имени, которое уже ввела в обиход Нелли. Она превратила «Гинтараса» в «Гену», и почему его обладатель мирился с этим ужасным крокодильим прозвищем, было непонятно. Наверно, по доброте душевной, которой у него, кажется, было немало.

«А «Гинтарас», кстати, означает «янтарь», так что я «лесной Янтарь», представляете? – засмеялся, став еще привлекательнее, знаменитый литовец. – У нас, в литовском, очень много таких имен – со смыслом. Типа как «Вера», «Надежда», «Любовь».

«Значит, ты у нас драгоценный камень? Или янтарь все-таки полудрагоценный? – попытался сострить Роман. – Так сказать, Каменный гость!»

«Который хуже татарина?» – подмигнув, спросил Гинтарас.

«Я бы попросил насчет татар! Иго давно закончилось, а вы все туда же! – влез и Ринат. – У нас тоже говорящих имен полно!»

«В турецком почти все такие, – сказала Лиза. – В принципе, можно выбрать любое слово и так назвать ребенка. «Дениз», например, «море», причем так и девочек называют, и мальчиков…»

«А Ротбарт наш и вовсе Тайфун! – вспомнил Роман. – Нет, ну как можно человека назвать Тайфун, а? Что за язык такой! И чайки эти – шелк и что еще? Жасмин? Это еще куда ни шло, но «шелк»?! Черт-те что, по-моему!»

Значит, девушки-чайки быстро сориентировались.

Конечно, ни одной из них партия Одиллии-Одетты не светила: молодые еще, в труппе недавно, техника не та, какие там тридцать два фуэте, – однако в отсутствие примы Пелин, в таких форс-мажорных обстоятельствах, да поделив роль пополам… почему нет? Не отменять же премьеру, когда до нее три недели, когда государственные деньги уже вложены, да и спонсорские истрачены, и костюмы сшиты, и декорации сделаны! Вечное, соблазнительно безнравственное “Show must go on!” любого искусства со времен античных амфитеатров – хоть трава не расти!

– Короче, ты давай завтра, приезжай!

– Хорошо, приеду, я же сказала. В десять с половиной, – улыбнулась она, вспомнив, как это сказал Цветан.

– В пол-одиннадцатого, что ль?! Слушай, ты тут по-русски говорить разучилась уже!

– Нет, это не я, это Цветан так сказал…

– У него, кстати, с ней, одно время вроде было что-то, только она потом замуж вышла, и все.

– У кого? – не поняла Лиза.

– Да у Цветика же! С Пелин! Только давно вроде. Может, это он ее и убил, ха-ха?! Типа из ревности, а?

– Нель, ты хоть полиции такого не говори… и вообще никому! Сама подумай, у вас же там одни сплетни, кто-нибудь подхватит, а у человека неприятности будут.

– Да ладно, шучу я, что ты так заволновалась? Все, до завтра, пока!

Телефонные разговоры Нелли заканчивала так же стремительно, как начинала: просто отключалась в тот момент, который лично ей казался подходящим, и все.

А Лиза так и осталась с трубкой в руке и ощущением какой-то недоговоренности.

Ничего себе, события – разве так бывает? Нет, где-то и с кем-то – понятно, а чтобы так близко к тебе?

Как землетрясение.

Так же страшно и неожиданно.

Измир казался Лизе очень спокойным и некриминальным городом, газеты иногда пытались раздуть хоть какие-то преступления, как правило, совершенные на бытовой почве, изредка соседи судачили о квартирных кражах и угнанных машинах – что ж, мегаполис все-таки, никуда не денешься! – но в целом, по сравнению с Москвой или Петербургом, жизнь здесь была более безопасной, тихой и размеренной. Соседи, даже в высоких многоквартирных домах, знали друг друга, дети спокойно гуляли во дворах и бегали в магазин за хлебом, забытую в кафе сумочку могли сохранить и вернуть, подъезды освещались, домофоны работали, подростки почему-то не писали всякие гадости в лифтах и не поджигали пластмассовые кнопки с номерами этажей. Нет, на этом идиллическом фоне, конечно, иногда что-то случалось – на радость прессе и читающим ее, скучающим пенсионерам.