Нельзя сказать, что дедушка питал к ней добрые чувства. Недели не проходило, чтобы он не пытался отослать её прочь – прогнать вон из Хаггард-Холла.

«Ступай, убирайся вон! Это мой дом, а не твой… Оставь меня одного! – хрипел старик, даже когда Луна сидела у его кровати. А переведя дух, добавлял: – Я никогда не покину этот дом… даже когда умру. Мой призрак станет являться в этих стенах… Я буду преследовать тебя из могилы. Я стану тебе являться, и поделом!»

Эти его слова уж точно преследовали Луну. Хотя она не была уверена, что дедушка говорил серьёзно. Луна не была даже уверена, что он на самом деле хотел остаться один. Возможно, думала она, дедушка боялся одиночества. Поэтому она сидела с дедушкой до последнего его вздоха.

Но не все члены её семьи были так добросердечны, как Луна.

– Смотрите на меня, я старый Мун! Я старый Мун, я мёртв, и хорошо! – смеялась тётя Саммер. Она, приплясывая, поднималась по витой лестнице, со всем старанием изображая скрюченную горбатую фигуру старика.

В первую минуту Луна слышала, как поёт тётя, исчезая среди теней… А затем прозвенел неожиданный возглас, и тётя Саммер исчезла.

Страх? Старина мистер Ключис смеётся страху в лицо! И изредка вопит.

С.К.

– Тётя Саммер? – позвала Луна, услышав тётушкин крик. Она оглянулась на своё семейство, весело отплясывающее в кругу тёплого света. За громкой музыкой они ничего не слышали. Луна медленно пошла по величественному холлу, половицы отзывались на её шаги громким скрипом. Чтобы дойти до лестницы в дальнем конце холла, ей нужно было пройти мимо средневекового доспеха, стоявшего посреди зала, словно железный часовой. В металлической перчатке он держал меч, из навершия шлема торчал плюмаж из чёрных перьев. Луна всегда отчего-то побаивалась доспеха, и, проходя мимо него к подножию лестницы, она невольно ускорила шаг. Положив руку на поручень, она всмотрелась в темноту. Дерево было гладким и по-зимнему холодным.

Крыс у неё на плече встревоженно запищал.

– Что тебя беспокоит, Саймон Паркер? – спросила Луна, погладив крысика по голове. Будучи крысой, Саймон Паркер ничего не ответил, но Луна ласково улыбалась, и он вроде бы успокоился. Луне всегда было спокойнее, когда Саймон Паркер был рядом. Её первая встреча с ним состоялась, когда ей было восемь лет – она готовила обед для дедушки и, открыв кухонный шкаф, обнаружила крысу, забившуюся между двух консервных банок с супом. Мех у крысика был такой же белый, как волосы девочки, и, хотя Луна никогда не любила крыс, разгуливавших по Хаггард-Холлу, к этому бледному созданию она прониклась странной симпатией. Поскольку дедушка не разрешал заводить никаких домашних питомцев, Луна держала Саймона Паркера в секрете и всегда прятала в кармане пиджака, если старик был рядом. Это был её первый секрет.

Но, судя по всему, не последний.

– Тётя Саммер?.. – шёпотом сказала Луна.

Тишина.

Луна прокралась вверх по лестнице. Полумрак поглотил её, когда она повернула следом за перилами на лестничную площадку. Лунный свет лился из окон над её головой, окрашивая всё в ледяной голубоватый цвет. «Где она?» – подумала Луна. Мурашки уже бежали по её спине, когда:

– …

Луна крутанулась на месте. Она могла поклясться, что слышала тётин голос, только приглушённый, как если бы она была заперта в буфете.

– Ты слышал, Саймон Паркер? – Её крыс нервно просеменил с одного плеча на другое. – Эх, от тебя помощи не дождёшься, – прибавила Луна и медленно повернулась на звук. И тут она увидела:

ЖУТЬКОРИДОР.

Коридор, ведущий к дедушкиной спальне, тянулся, как дурное воспоминание. Дверь в дальнем его конце с трудом можно было разглядеть в темноте. Брат Луны (который боялся старого Муна даже больше, чем пауков) называл его жутькоридором – и не потому, что он был длинный и отчего-то более холодный, чем остальной дом… и даже не потому, что старик обычно торчал за ненавистной дверью, готовый швырнуть обидное слово или туфлю… но из-за десятков портретов, которыми были увешаны стены. Портреты дедушки заполняли весь жутькоридор, словно он не желал ничьего общества, кроме своего собственного. А поскольку улыбаться старик не соглашался, на всех портретах он выглядел одинаково – древний хмурящийся кисляй… под бледной сероватой кожей расползаются паучьими лапками вены… тонкие губы неодобрительно поджаты… пронзительные глаза смотрят с осуждением.