Не считая того, что хочется бежать из этого дома со всех ног.

«Причина моего страха проста, – увещевала себя Лена. – Незнакомое место, гроза. Да ещё и этот дневник! Будь он неладен».

Хотя, если подумать, ничего страшного в дневнике не было. Да, речь в нем шла о весьма неприятных событиях. Откровенно смаковались грязные подробности о (если Лена всё правильно поняла) однополых и даже кровосмесительных связей. Противно, спору нет. Но ведь не страшно?

Почему же тогда от простой общей тетрадки в клеточку, спокойно лежащей в коридоре на подзеркальнике, расходятся волны удушливого липкого ужаса?

Почему рукописный текст, подобно нечистым потокам воды, распространяет вокруг себя заразу?

За окном опять прогрохотало. Гроза, развернувшись, возвращалась назад.

И тут Лена приняла твердое решение сбежать. Пусть даже бежать придется под проливным дождем и каскадом сверкающих молний, бьющих под ноги.

Она, вопреки доводам рассудка, торопилась выбраться в обезумевшее за окном пространство. Причем, по-детски страшась поворачиваться к темноте спиной.

Чего она боится? Буки из шифоньера?

Очередная вспышка синего света заставила лену кинуться к двери, на ходу надвигая на ноги босоножки.

Поспешно хлопнув дверью, она опрометью сбежала вниз, старательно избегая смотреть на ту часть лестницы, что убегала на чердак.

Пулей пролетев четыре пролета, Лена с облегчением выбралась из мрачного подъезда на умытый и одновременно исхлестанный дождем двор.

Но тут…

«Выключила ли я воду и колонку? – всплыла мерзкая мыслишка.

Лена не могла вспомнить, как ни старалась.

От мысли, что придется снова подниматься под синие всполохи молнии; снова идти мимо призрачной лестницы на чердак она почувствовала дурноту.

Она сейчас упадет в обморок. Или наплюет на всё, и не станет ничего проверять. Потому что, ну не в силах она войти в проклятую квартиру и пройти её от двери до двери!

За то время, пока её не было, «бука» вполне способен был выбраться на свободу.

Лена стояла и смотрела, как капли выбивают рябь по лужам; как стучат по рыжим, полинявшим стенам дома; как мочалят ветки высоких старых тополей.

Стояла, не в силах двинуться с места.

Конечно, чем иным мог для неё обернуться подарок Олега, как не злым кошмаром?

Когда Лена добралась до дому с неё лило в три ручья.

Марина только ахнула, увидев дочь:

– Ты сошла с ума?

– Точное наблюдение, – шмыгнула носом в ответ Лена.

– Ты что вытворяешь? Почему шатаешься под проливным дождём? Да ещё и без зонтика? Ты же можешь простудиться! – причитала мать.

– Ага. Сумасшедшая и сопатая – вот какая я буду.

– Немедленно в ванную! Потом переоденься в тёплый халат. Я пока приготовлю чай.

– Лучше сделай кофе, – буркнула Лена, чихнув.

Она побрела в ванну. Наверное, она будет очень, очень чистой – долгая ванна, холодный душ, горячий душ. Останется ли на ней кожа?

Горячий кофе бодрил.

В стенах родного дома страхи отступали и казались чистым ребячеством.

– Почему ты не осталась ночевать там? – спросила мать.

– Я у себя-то дома никогда одна не ночевала.

Марина улыбнулась:

– Испугалась?

Рядом с матерью мир снова стал безопасным.

– Мам, -спросила Лен, – а ты Олега ещё любишь?

Марина вздохнула:

– Не знаю. Помню, когда-то любила. Очень сильно. После нашего с ним разрыва сильно переживала, просто извелась вся. Как же я тогда ненавидела их обоих: и отца твоего, и его полюбовницу. Ненависть эта, понятное дело, была оборотной стороной любви. Спрятавшись за неё, я всё ждала, когда же Олег, наконец, одумается и вернётся.

Голос матери звучал обыденно. Руки мелькали над столом, готовя бутерброды с колбасой и с сыром, разливая кипяток по чашкам.