Я «честно» признался, что люблю, когда мне больно. И психиатр поставил диагноз и приписал таблетки.

Я сам читаю, что пишу, и думаю – ну на зачем, зачем, мне все это было нужно?

Наверное, зря я все-таки не пил приписанные мне лекарства.

Ответ на вопрос: «зачем», у меня есть. Потому что мой отец – садист. Даже наедине с самим собой не хочу развивать эту тему. Это – мое. Только мое. И ни с кем этим я делиться не буду

А ещё, в-четвертых, я боюсь темноты.

За последней чертой её не избежать никому. Это будет та самая темнота, из подвала, из кошмарных снов.

Все мы в детстве боимся темноты потому, что бессознательно ассоциируем её со смертью. И стремясь к жизни включаем свет.

Свет есть жизнь, а смерть – темнота в которой невозможно его включить.

Некоторые люди говорят, что не боятся смерти. Этого не может быть. Просто у них маловато воображения для того, чтобы представить, как это будет, когда ничего уже не будет.

Даже сознания, которое будет это «нет» констатировать.

Мы придумываем себе кучу целей. Веру в Бога. Добродетель. Всё только за тем, чтобы не видеть конечной темноты, ждущей нас в конце пути.

Но день пройдет, и карусель остановится.

И тогда Она придет.

Тебя сотрут, стряхнут и это будет все.

Ты НИКОГДА не проснешься.

Даже в памяти других ты испаришься быстрее, чем роса с листьев в теплый ласковый летний день.

Наше стремление к добродетели – это взятка Небесам.  «Я буду хорошим, Боже, только дай мне надежду на вечную жизнь!».

Я не был хорошим.

И я не могу поверить в иную форму жизни. Просто не могу.

Смерть страшна и бесповоротна.

А если нет иной жизни, то к чему нам включать цензуру в собственную жизнь? К чему разводить ложные идеалы? Все идеалы лживы.

Награды или кары не будет. Ничего не будет.

Я ненавижу жизнь, потому что чертовски боюсь смерти. Небытия. Темноты. Отсутствия сознания.

Я боюсь. А это плохой признак.

Значит, нам придется встретиться».

Закрыв тетрадь, Лена впервые задумалась о том, что человек практически в любой момент может перестать быть.

Как писал Булгаков: «Человек внезапно смертен».

Как это происходит?

Что испытываешь в момент перехода?

Существует ли иной мир?

Есть ли возможность проснуться и продолжить существовать в ином качестве или свойстве?

А если да, то где может существовать этот другой мир в нашей упорядоченной Вселенной?

Вопросов куда больше, чем ответов.

В конце концов, никто из живущих ныне на самом деле не верит в смерть. Нам всем кажется, что в последний момент кто-то там, наверху, персонально для нас сделает исключение, отменит смертный приговор, и мы останемся жить навечно.

Но на самом-то деле это невозможно.

Лена вскочила.

Почти остывшая вода колыхнулась у ног.

Она судорожно вытирала влажную кожу и повторяла про себя, как молитву: «Я хочу жить! Я хочу жить!».

В этот момент даже существования Ада казалось ей лучше, чем перспектива полного небытия.

Выбравшись из тёплой ванной в коридор, полный теней и сквозняков, Лена почувствовала, как липкий, необъяснимый, иррациональный страх струится по позвоночнику, оставляя на коже мелкую россыпь мурашек.

Когда только успело стемнеть?

Стрелки на часах показывали всего половину девятого. По-летнему – совсем день.

Монотонно долбили дождевые капли по оконному стеклу. Как не странно, звук, прежде всегда успокаивающий, теперь тревожил, даже раздражал.

Далекая серебристая зарница выхватила белый квадрат календаря на стене, повествующего о том, что на дворе стоит 20 июня 1996 года.

Гроза ушла на восток. Глухие раскаты грома доносились едва различимо, издалека.

Вот стол, стул. Окно. Всё, как всегда. Всё, как должно быть. Не считая того, что сердце в груди бьется короткими, резкими точками.