– Он бросил тебя. Тебе не нужно его покрывать, – вторила ему Агарь.

Я молчала. Им было не понять. Для них он был Предателем, а для меня он был отцом. И я знала, я отчаянно верила в то, что он меня не бросил. У отца было много плохих качеств, но если бы он хотел меня бросить, сделал бы это, когда я была еще в несознательном возрасте.

– Она с ними связана. В курсе всего, – Белиал перевел взгляд на Агарь. – Она знает имена и связи, была подле отца. Рахель знала, где ее искать, и к ней единственной подошла что-то сказать.

– Нет! – выпалила я… и тут же пожалела.

Белиал медленно повернул ко мне голову, и в его взгляде я прочитала все, что сейчас положено на чашу весов. На одной – моя верность отцу, и совершенно естественное желание защитить его, где бы он сейчас ни был, и какие бы шаги не собирался предпринять дальше. А на второй лежал здравый смысл, что настаивал, что отец выкрутится. Он старше, умнее, давно в бегах.

Он спас меня, или бросил?

Он подставил меня, или защитил?

Я не могла знать четкого ответа. Если я принимала за условие слепой веры то, что мой отец – действительно меня любил, чему подтверждений в последние годы было мало, но они все-таки были, я выбрала бы его. Но если допустить обратную ситуацию… но тогда зачем ему таскать меня за собой? Почему бы не бросить в приюте, или в канаве?

И могла ли я действительно его предать, сказав, что всё знала? Знала, кто мой отец и не пошла к властям, знала, как тесно наша семья связана с Восстанием, и что мы скрывались, прятались, убегали от того момента, когда нас обнаружат, почти девятнадцать лет?

– Пандора, лучше ответь, – Агарь постучала костяшками пальцев по столу. – То, что ты его ребенок, не перекладывает на тебя его грехи. Тебя не накажут за то, что ты дочь Люциана.

Я молчала, прокручивая в голове снова и снова то, что знала и то, что считала нужным сообщить им, как предельный уровень моих знаний, взвешивая и прикидывая, и от этих умственных усилий уже начинала болеть голова.

– Пока ты не начнешь говорить, тебе придется остаться в камере. Оно того стоит? – голос Белиала вторгся в мой разум острыми ядовитыми иглами.

Я продолжала играть в молчанку, укореняясь в каком-то мрачном настроении тупой решимости молчать до последнего.

Оставалась крошечная надежда, что если я буду выдавать правду дозировано, то смогу добиться для себя хорошего результата. Это была опасная игра. Я не более суток назад видела, как одного из Предателей обратили в камень. И знала, что даже находясь в камне бессмертные продолжают жить, а я – бессмертная.

Я сделала несколько глотков кофе, допивая его. На минуту желудок опалил жар, а потом стало холодно. В молчании я огляделась по сторонам, по серым стенам, едва заметно светящихся магией. Очевидно, тут стояла сфера отрицания звука. Я побарабанила пальцами по столу, поелозила на стуле. Окон не было. Света тоже.

Слишком много серого цвета. Мне показалось, что он начинает поедать меня. Я перебросила мокрые волосы на плечо и наскоро принялась заплетать косу, но пряди выскальзывали из пальцев, и я бросила это дело на середине, вытерла мокрые руки о тюремные штаны. Я уперлась взглядом в стол. Ни трещинки, ни пятнышка.

Стены пока еще не начинали сближаться, но я почувствовала, что воздух в помещении спертый. Я нормально переношу замкнутые пространства, хотя, как и любое магическое существо, спокойней себя чувствую, когда есть окно.

Я покусала губу, зачесала волосы руками назад. Их взгляды сверлили, пронзая насквозь. Их взгляды – спокойные и расслабленные, – проникали под мою кожу. Я почувствовала, что начинает зудеть плечо, и усилием воли попробовала убедить себя, что ничего там не зудит, но он этого раздражение стало невыносимым. В остервенении я почесала плечо, оставляя на нем красные полосы, наткнулась взглядом на свою руку.