– Прозит! За знакомство!

Обедали сначала преимущественно молча, давая себе удобную возможность неспешно и вежливо, «по касательной» рассмотреть друг друга. Кроме того, у гостя был удобный случай рассмотреть кабинет главврача. А кабинеты, и вообще дома и квартиры, мы знаем, о многом в характере хозяев могут рассказать… Поведать, хоть шепнуть, хоть намекнуть… О, да! Хотя бы вот эта «странность»: на двух противоположных стенах висели огромные, в два человеческих роста по высоте, зеркала! В дорогих старинных рамах. И не «висели», а опирались на полу на подставки виде когтистых лап некого зверя. Разумеется, может эти зеркала остались от прежних хозяев замка. Может… Может высокие потолки этого замка хорошо компоновались, гармонировали с огромными зеркалами… Может… Может традицию эту не хотелось и не следовало нарушать… Может… А только чувствовать человеку такое зеркальное отображение бесконечного, себя в этом отражении, ежедневно, ежечасно… Не каждому дано! Это заставляет «тянуться ростом», «держать головку и спину прямее… Достойнее!» Тонкая вещь! Вдоль третьей стены, во всю её длину и высоту располагался книжный шкаф. Массив красного дерева (а может дуба?) цвета махагон хранил в себе, казалось, вехи времени, многовековой человеческой, дерзостной мысли, силы духа… Но, несомненно, эти тысячи томов хранили и изъязвлённые отчаянием в попытках достичь истины раны смятенного ума, напоминали эхо, склеп сих сокрушенных попыток… Да, друзья, такие шкафы и такие зеркала заставляют тебя просить о снисхождении… А, случается, и они молят о снисхождении у иного гордеца, возомнившего себя титаном, полубогом с палицей и факелом в руках. Но чаще всё проще: «…может в этой книге найду ответ…», «может эта книжка развлечёт меня», «…может это займёт моё предсонное время…». Люди занимательнее книг? Жизнь, дело твоё, твой опыт и твой поиск занимательнее книг? Да разные – и книги, и люди! Вот этот старинный фолиант ценнее десяти… О, стоп! Не суди! Хозяева замка (и это ценность безотносительная) бережно собирали эту Библиотеку почти семьсот лет, хранили эти долгие-долгие годы… И даже читали! А как ждёт книга внимание человека! «Подойди ко мне! Возьми меня в руки! Прочти меня!» – просили книги. Но… Но зачастую, поняв, что таковых желающих почти и нет, гордо засыпали в своей высокой задумчивости. Переплёты (дорогие, коричневые, чёрные, гранатовые, пурпурные, сафьяновые, все более кожаные) прятались в себя, почти не отражая скудного света.

Свет… Он был зыбок, неявен, и, как и весь кабинет хранил какую-то сомнамбулическую блаженную печаль. Печальны были огромные напольные часы работы 14-го века, с глухим, тугим боем. Они стояли у четвёртой стены, рядом с большим письменным столом, покрыты зелёным сукном. Зелёными были и настольная лампа, и абажур под потолком, все в золотисто-жёлтом металле. Как и два подсвечника на столе, изображавших полуобнажённых дев, держащих одной рукой сосуды на головах (в сосуд и вставлялась толстая свеча). Как и массивный письменный прибор в виде трёх обезьяньих фигур, закрывающих лапами глаза, уши и рот. Эту устойчивую композицию часто трактуют наивным «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». Что ж – обычное непонимание замысла художника, ну и домысел, и пересуд. А на деле обезьянки символизируют собою идею недеяния зла и отрешённости от неистинного. Идея буддистов и суфиев: «Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нём, то я защищён от него» … М-дааа, то-то эти старики в чалмах всё сидят, дремлют прямо на земле, лишь изредка разжимая губы и приоткрывая веки… Этими подсвечниками и этим прибором можно было нанести серьёзные повреждения (настолько они были тяжёлые) вон той скале, чернеющей внизу за окном. Мягкая, коричневая кожа кресел, дивана… Угловой камин, выложенный «ступенью» и облицованный изразцами, такими, что ни один орнамент на любом изразце в точности не копировал другого. Рисунок похож, но… есть отличительные детали. Мастер-художник тоже вложил в эту отличительность некий особый смысл… А может «штампов», повторов не любил. Тёмно-синие, с фиолетовым подбоем шторы. Они не имели такого уж серьёзного практического употребления: солнечный яркий свет был редок тут, в горах, а заглянуть в окно на этой высоте могли разве что птицы. В другом углу круглый стол и два мягких полукресла. Их выдвигали к камину для трапез. Ещё в одном углу, рядом с пышным, мягким, основательным креслом, стояла изящная резная этажерка, на которой располагались электропроигрыватель и стопка пластинок с классической музыкой. Да, да, вот так: старинные книги-раритеты и современная «неживая» музыка. А что «живее»: эти книги или эти пластинки? Хм… Нет, по содержанию всё – классика, то есть «вечно живое»… А по форме? «Носители информации» – и всё. Будь-то хоть наскальная живопись или папирусы, дощечки-камушки… И, наконец, в последнем, четвёртом углу на постаменте покоилась скульптура – головной мозг человека… С извилинами, с раскрашенными частями… Да, в углу, да, наказан! И поделом! Зачем слабому, двуногому, греховному существу такое мощное великолепие? Это Творение