Дочь, которую я родила более, чем осознанно, радовала нас с малых лет взрослым пониманием жизни, и я рано стала воспринимать ее как равную себе, даже как подругу, а не как свое чадо. Психологи сказали бы, что это неверный способ воспитания, но мне было наплевать, так как к психологам у меня сложилось однозначное мнение, не поддающееся корректировке.

Параллельно этому, значимому событию в моей жизни, я принимала очень сложное для себя решение, снять давившие на меня погоны.

Наверное, в этот момент наши интересы с Олегом разминулись. Я, в конце концов, сделав над собой колоссальное усилие, и ушла в бизнес, оставив некогда любимую работу, как говорят на вольные хлеба, а Олег в это время поднимался по карьерной лестнице в преподавательской сфере, где было все размерено и относительно предсказуемо.

Дочь шла от нас параллельным курсом, не проявляя ни малейшего интереса к семейному бизнесу, пренебрежительно косясь на кипы юридической литературы, стопками пылившиеся в доме.

В отличие от меня Еве давались языки, и я с грустью замечала, что взоры моей взрослевшей дочери были направлены на покорение мира, а не отдельно взятой части нашей Родины.

Новое направление моей работы тоже было связано с юриспруденцией, но сфера моей деятельности теперь лежала по другую сторону от уголовного права, что требовало от меня полной отдачи, отодвинув на задний план семейный быт.

Углубившись в свои аналитические размышления, и как в предсмертной агонии, увидев всю промелькнувшую нашу с Олегом жизнь, я на какое-то время позабыла о сидевшей со мной в одной комнате Ларисе.

Но девушка, проявив характер и завидное упорство, ждала мое заключение. Когда я, наконец, отвлеклась от своих раздумий о превратностях судьбы, Лариса осторожно продолжила разговор:

– Вы знаете, Олег хотел сам рассказать Вам о нас, – она вдруг запнулась, и выдавила из себя знакомую по мелодрамам фразу, – я беременна, и Олег очень хочет этого ребенка!

От неожиданности я глупо хихикнула, представив своего мужа, любившего вечерами возлежать на диване, с орущим свертком на руках.

– И доказательства твоего положения есть? – спросила я.

– Какого положения? – испугано заморгала девица.

Во мне опять проснулся следователь, который, наверно, так и останется со мною на всю оставшуюся жизнь.

– Ну, как какого положения, беременности, естественно.

Девчонка подпрыгнула со стула, и, вздернув нос, нагло заявила:

– Можете не сомневаться!

С этими словами она выбежала из дома. Я лишь усмехнулась, представив ее бодро шагающей пешком на высоких каблуках по весенней распутице до станции.

Оставаться на даче расхотелось, но необходимо было решить вопрос с машиной Олега, сиротливо стоящей у ворот. Загнав транспорт во двор, я решила остаться на даче до утра. Чтобы как-то занять себя, решила было привести в порядок после зимы участок, но благоразумно вспомнив, что дача теперь вряд ли будет моим вторым домом, оставила эту затею.

Укутавшись в плед, я сидела на террасе, подставляя лицо весеннему солнышку, и мои мысли снова унесли меня далеко назад, в мою юность.

Давным-давно великий Фрейд сказал, что мы выбираем тех, кто уже есть в нашем подсознании. Как он был прав! Мою первую юношескую любовь в нашем дворе звали на французский манер Полем. Этот парень отличался от своих сверстников какими-то интеллигентскими замашками, что выгодно выделяло его в толпе сверстников. Он неумело оказывал мне юношеские знаки внимания, а я по-настоящему была в него влюблена!

Первая любовь… такая тягостная, что называется навзрыд. Как теперь понимаю, мои чувства были сугубо меркантильны. Я была собственница, мне нужно было, чтобы Пашка был только мой! А поскольку это было невозможно в силу нашего юного возраста и буйства гормонов, что естественно предполагало многоплановость общения с целью приобретения житейского опыта, то пришлось оставить свои попытки быть для него единственной и неповторимой.